Об Игоре Бирмане
Самыми колоритными среди нас были Селюнин и Бирман. О Селюнине я уже писал. Бирман занимался экономико-математическими методами. Он и в этой сфере был оригинальным, с большим чувством юмора: в своей книге он мог написать «колхозник Рабинович». Был большим жизнелюбом (мой товарищ говорил: «Русский язык очень богатый: можно сказать “развратник” — и это очень плохо, а можно сказать про то же “жизнелюб” — и это уже неплохо). Любил и хорошо знал художественную литературу — русскую и западную. Ему очень повезло (и это было его крупнейшим достижением) с женой. Это была очень доброжелательная, приветливая и самоотверженная женщина. Из-за строптивого характера его исключили из партии, создавали сложности с защитой докторской диссертации (по правде сказать, не выдающейся, но он был здесь не худшим). В результате он решил в 1973 году уехать на Запад, незадолго до отъезда он говорил мне: «Тебе надо было бы уехать, ты умеешь работать с цифрами — это то, что интересно Западу». Но он уехал, а я остался. И на Западе в возрасте 50 лет он совершил свой самый большой научный подвиг. Овладев цифрами уже на Западе, он сумел утереть нос «западникам» в целом ряде очень важных вопросов состояния советской экономики, показав, что советские экономисты совсем не глупее западных. Мы снова встретились в 1990 году в Америке, и он и его жена очень тепло меня встретили. Потом в Стокгольме мы работали в соседних кабинетах и часто гостили друг у друга. Часто встречались в Москве в 90-е годы, где он с женой часто бывал. Он очень тепло отзывался обо мне в своих очень интересных воспоминаниях. Потом по идеологическим причинам наши отношения испортились, что не мешало мне очень высоко отзываться о нем в статьях и книге.
О Гайдаре и ЧубайсеПервый раз мне довелось увидеть и взаимодействовать с Егором Гайдаром в 1988 году. Я отправил по предварительной договоренности Селюнина с его другом Отто Лацисом — тогдашним первым заместителем главного редактора журнала «Коммунист» — статью с анализом своих альтернативных оценок развития советской экономики за 60 лет, с 1928 по 1987 год. В статье «Лукавая цифра» были представлены только самые яркие места этих расчетов. Здесь они впервые были представлены в полном виде. Центральный теоретический орган ЦК КПСС — журнал «Коммунист» был — чрезвычайно влиятелен всегда в годы советской власти, а с начала перестройки он стал рупором перестроечных сил в партии и вне ее.
Отправив ее, я уехал в гости к своим родным в Израиль и изредка звонил в журнал. При очередном звонке мне сказали. «Срочно приезжайте, статья идет в номер, и по ней есть вопросы». Я досрочно свернул свою поездку и вернулся в Москву. Уже на следующий день после прибытия я отправился в журнал. Меня направили к заведующему отделу экономики Гайдару, имя которого мне ничего не говорило, кроме совпадения с фамилией моего любимого писателя детских лет.
Я вошел в огромный (вспоминаю крошечный кабинет Юрия Буртина в «Новом мире») кабинет и увидел невысокого роста упитанного молодого человека, который и оказался Егором Гайдаром. Он густо покраснел при моем представлении, что я отнес к своей славе как соавтора «Лукавой цифры». Чувствуя себя крайне неловко, он сказал, что есть одно место, которое вызывает трудности с точки зрения публикации. Речь зашла как раз о той таблице, которая была мне очень дорога и собственно и являлась нервом статьи. «ЦСУ будет визжать при ее публикации. Нельзя ли как-нибудь обойтись без нее без потери основного содержания». Не могу сказать, что это было совсем исключено,. то же можно было сказать (хотя и хуже) про текст. Но уж очень мне не хотелось терять такой ценный кусок. Я решительно отказался и сказал, что без таблицы статья теряет для меня смысл и мне придется отнести ее в другой журнал. Тогда Гайдар предложил мне пойти непосредственно к Лацису, и тот быстро решил, что ее можно печатать без изменения, с сохранением таблицы. Гайдар не стал возражать, и статья вскоре благополучно вышла, имела среди профессионалов столь же большое значение, как и «Лукавая цифра». Из этой встречи я сделал вывод, что Гайдар отнюдь не орел. Тем большим было мое удивление, когда уже в Стокгольме, где я год работал в институте по изучению экономики ССР и Восточной Европы, осенью 1991 года от директора института Андерса Ослунда (впоследствии советника российского правительства) узнал, что Гайдар проектируется в качестве главы экономического блока правительства России. Спустя некоторое время Ослунд, очень близкий к группе Гайдара, пригласил меня в свой кабинет и от имени этой группы предложил войти в «команду Гайдара». Конкретный пост не оговаривался, весьма вероятно это был бы глава ЦСУ. Думаю, Гайдару хотелось иметь в составе своего блока правительства популярных деятелей. К его чести он не стал делать негативных выводов из нашей не совсем приятной для него беседы в «Коммунисте». Я ночь почти не спал, обдумывал это предложение. К этому времени у меня уже сложилось резко отрицательное отношение к «шоковой терапии» и оказаться причастным к ее осуществлению, мне решительно не хотелось. К тому же, у меня вызывали большое сомнение способности Гайдара как государственного деятеля. Утром я отклонил это предложение. Так я потерял возможность уехать в Москву и неплохо там устроиться, о чем никак не сожалею. Думаю, Гайдар не забыл этот отказ. Больше он ко мне не обращался. Последний раз я его видел в середине 90-х годов. Я оказался в Москве и попал на дискуссию по поводу перспектив экономических реформ в России. Направляясь в зал, я увидел идущего навстречу Гайдара. Я был настолько взбешен плачевными результатами этих гайдаровских реформ, что сделал вид, что его не заметил. До сих пор не могу себе простить этого. После этого мы встречались заочно на страницах печати. Я написал большую рецензию на его книгу. Вряд ли он ее читал.
Чубайса я видел один раз. Вот как это было. Глубокой осенью 1991 года директор нашего института Ослунд пригласил меня на встречу с «очень интересным человеком» из Петербурга Чубайсом, имя которого мне абсолютно ничего не говорило. Мы пошли вместе домой к Ослунду. На месте мы выпили пару рюмок какого-то спиртного напитка и беседовали на профессиональные темы в ожидании Чубайса. Чубайс оказался высоким молодым худощавым человеком. Ослунд нас познакомил. Основную часть разговора вели Ослунд и Чубайс. Я с любопытством присматривался к молодому поколению экономистов. Два обстоятельства меня поразили. Во-первых, по- добрострастный тон разговора со стороны Чубайса. Во-вторых, его бедный словарный запас и отсутствие запоминающихся мыслей. Я думал: боже мой, Россия вступает в период великих испытаний и такие довольно мелкие люди поведут вперед Россию. От Ослунда мы пошли вместе, и я посоветовал опираться на таких, как Ослунд, знакомых с настоящей рыночной экономикой. Вскоре Ослунд стал советником российского правительства, и я пожалел о своем совете, советник он был неудачный. Вряд ли мой совет имел большое значение: прекрасные отношения Ослунда с командой Гайдара возникли намного раньше.
О Шляпентохе
Помимо своего высокого профессионализма и яркости он был в (отличие от меня) тонким ценителем и литературы, и музыки. Я ведь во многом был (и частично остаюсь) провинциалом. Учась в Ленинграде, я мало повседневно общался в ленинградской интеллигенцией (кроме, естественно, преподавателей). Даже в 1998 году, когда я его видел в Мичигане последний раз, его стол был завален российскими литературными журналами и новейшей художественной литературой.
Вторым человеком, оказавшим на меня большое влияние, был Юрий Буртин. Его имя мало известно сейчас, а между тем он был одним из самых интересных литературных и общественных деятелей 60-90-х годов. Он был литературным критиком, специализировался на Твардовском и был редактором отдела публицистики журнала «Новый мир» в момент начала нашего знакомства. Именно ему я принес свою первую рецензии. Он показал мне, каким должен быть хороший редактор и журналист. Он не только вдумчиво читал принесенные или присланные материалы, но очень умно подталкивал к выбору тех или иных тем в направлении тогдашнего «Нового мира» — антисталинском и реформистском. Мы подружились, и я несколько раз был у него дома, раз вместе ходили в театр. Его беседы дали мне много в окультуривании, знании событий вокруг «Нового мира» и в правящей верхушке СССР. Он был очень интеллигентным и твердым человеком. Потом его изгнали из «Нового мира» вместе с Твардовским, и он успешно работал в качестве скромного редактора Литературной энциклопедии, но мы с ним больше не встречались до конца 80-х годов. В период перестройки он стал очень видным деятелем демократического движения, близким сотрудником Сахарова. Один раз мы тогда с ним встретились. Пару раз он звонил мне по телефону с просьбой написать статьи для издаваемой им газеты, но что-то тогда не получилось. Он тяжело болел и умер в конце 90-х годов. Когда в прошлом году мы ездили в Ригу, в газетном киоске по дешевке я купил сборник его работ 90-х годов и уже в Риге прочитал его с огромным интересом и восхищением. Даже собирался писать рецензию на эту книгу, но так руки и не дошли, к сожалению и стыду.
О Бовине
Бовин — один из самых известных и талантливых журналистов-международников позднесоветского периода (среди советских журналистов-международников было много талантливых людей). Его статьями в «Известиях» зачитывалась интеллигенция, а его телевизионная передача «Международная панорама» была исключительно популярна. Мало кто знал в этот период, что он был референтом и спичрайтером Брежнева (это он придумал знаменитую фразу «экономика должна быть экономной»). Я включил его в число своих возможных союзников, так как его статьи носили скрытый оппозиционный характер. Приехав в очередной раз в Москву, я позвонил ему в «Известия» и попросил о встрече, сославшись на важный материал, который я хочу ему показать. Зайдя в его кабинет, я увидел очень толстого мужчину с большими усами и умным лицом. Он приветливо встретил меня. Кратко объяснив ему свою работу, я дал ему свой «нелегальный текст». Он его перелистал 2-3 мин и вдруг сказал к моему удивлению: «Не могли ли бы Вы погулять часик, и мы встретимся снова». Я погулял по улице Горького, зашел, естественно, в книжный магазин и через час был у него в кабинете. За время моей прогулки я понял, что мое отсутствие ему понадобилось для того, чтобы за это время переснять мой текст на ксероксе (они тогда были величайшей редкостью).
Когда я пришел к нему снова, он встретил меня еще более приветливо и сказал, что текст очень интересный, видимо, обоснованный, но так как он не экономист, то не может его оценить профессионально. И здесь он произнес фразу, которая меня поразила откровенностью и обреченностью: «Вот он умрет (было ясно, что речь шла о Брежневе), и мы начнем все с начала». А вдруг он еще долго не умрет, значит, страна будет гнить бесконечно? Больше я его не видел. В 90-е годы он был послом РФ в Израиле (и был там чрезвычайно популярен), и я даже подумывал зайти к нему и даже попроситься на работу. экономистом (потом он писал, что ему не хватало экономистов). Хорошо, что я этого не сделал: какой из меня деляга.
Он написал интереснейшие воспоминания (они, возможно, имеются в библиотеке СибАГС), в том числе с отвращением и о постперестроечных «Известиях», где он какое-то время работал после Израиля. Он умер в 2007 году.
Текст статьи приводится по изданию: Ханин Г.И. О моих современниках // Идеи и идеалы. 2011. Т. 2. № 4. С. 141-147.