В России явно ощущается дефицит доброкачественных работ по истории экономики советского периода. Относительно неплохо освещена экономика 1920-х, начиная с работ целой плеяды прекрасных экономистов (самых разных направлений) тех лет. Что касается последующего периода, то понятно, что в советское время невозможно было ожидать объективного изложения истории экономики. Даже такой выдающийся историк народного хозяйства России, как П. И. Лященко, написавший два превосходные два тома по досоветскому периоду и неплохо осветивший периоды Гражданской войны и нэпа, посвятил экономике 1930-1940-х самую бледную и неправдивую часть своего труда.
Только в период перестройки создались условия для создания объективной истории советской экономики 1930-1980 годов. Однако эти условия были использованы, по-моему, не лучшим образом. Конечно, в этот период вышел целый ряд работ (нередко с использованием архивных данных), которые создали условия для более объективного описания экономической истории, правдиво излагая те колоссальные трудности и жертвы, которые сопровождали развитие советской экономики в 1930-1940 годы. Читатель, надеюсь, не сочтет нескромностью, если я в этой связи упомяну и свои труды. Сделанные мною еще в доперестроечный период, но опубликованные в полном объеме только в начале 1990-х [1], эти расчеты позволили получить более объективные оценки реальной динамики и эффективности советской экономики (аналогичные работы западных экономистов и аналитиков ЦРУ были близки к моим в части оценок динамики экономики, но не подвергали серьезному пересмотру данные об изменении динамики основных производственных фондов и материалоемкости продукции). Исключительно важны книги, в которых впервые подробно освещалось развитие военно-промышленного комплекса СССР, ранее совершенно закрытого для исследований, и таких связанных с ВПК отраслей, как радиоэлектроника. Появился ряд интересных мемуаров крупных хозяйственников того периода, в которых описаны процессы принятия хозяйственных решений, даны характеристики персонального состава руководящих кадров и общей хозяйственной обстановки. Намного расширилась источниковедческая база исследований, впервые опубликованы многие закрытые данные о развитии советской экономики.
Вместе с тем я не уверен, что история советской экономики в результате этих исследований стала более объективной. Скорее, вместо одной неправды или полуправды появилась другая полуправда. Если раньше замалчивались трудности и жертвы, то теперь стали замалчиваться реальные достижения советской экономики. Кроме того, практически исчез из рассмотрения вопрос о том, были ли кризисные явления 1960-1980 годов неизбежными, вытекая из коренных недостатков избранной хозяйственной модели — или же их можно было избежать, приняв другие стратегические решения в области структурной политики и модифицируя (но не ломая) существующую хозяйственную модель. О достижениях советской экономики упорно писали только ученые коммунистической ориентации, но их работы страдают от слепого, а иногда и тупого, следования лживой официальной статистике и игнорирования реальных трудностей и жертв 1930-1940-х.
Цель данной работы — дать более объективное представление положения в советской экономике в 1940-1950 годы. Я выбрал для анализа именно этот период не только потому, что он ближе к конечной цели моего исследования, но и потому, что именно к тому времени командная экономика уже прошла «детский период» своего формирования и ее фактическое развитие позволяло выявить ее реальные возможности. Я не характеризую здесь все особенности своей работы, памятуя об английской поговорке, согласно которой вкус пудинга познается лишь в ходе его потребления. Отмечу здесь только одно: я подробно остановился на политической борьбе в руководстве СССР в этот период, так как без этого, по моему глубокому убеждению, невозможно понять многие особенности развития советской экономики. Ввиду ограниченности места я более подробно останавливаюсь на развитии экономики в послевоенный период по сравнению с довоенным, особенно подробно рассматриваю экономику 1950 годов, а внутри этого десятилетия — вторую половину 1950-х, во многом предопределившую судьбы советской экономики на многие годы вперед.
ТОЛЬКО ГЛУБОКОЕ НЕПОНИМАНИЕ экономической теории и пренебрежение экономической историей способны породить представление о командной экономике как о наборе методов регулирования и организационных структур, воздействующих на экономику с одинаковой эффективностью (или неэффективностью), независимо от экономического положения страны, состояния производительных сил, конкретных методов планового руководства, интеллектуального и организационного уровня кадров управления и политического руководства, общекультурного уровня населения, политической обстановки в стране и в политическом руководстве.
Развитие командной экономики, равно как и всех иных экономических систем, переживало периоды становления и зрелости, когда ее возможности раскрылись наиболее полно. Многое говорит за то, что период зрелости начался во второй половине 1930-х. Тогда перед экономикой встала намного более сложная задача, чем создание современной индустриальной базы по иностранным образцам и зачастую под иностранным руководством. Теперь предстояло самостоятельно развивать научно-технический прогресс, освоить созданный производственный потенциал, обеспечить повышение эффективности экономики. Для такого перехода были определенные предпосылки, созданные колоссальными усилиями предыдущих лет по расширению среднего и высшего образования. При всех крупных недостатках качества обучения к середине 1930-х было подготовлено значительное количество специалистов с высшим образованием, превосходящих по своей квалификации средний уровень руководящих кадров советской экономики тех лет. Особенно высоки стандарты технического образования в СССР были в 1920-х, и именно выпускники технических вузов 1920-х, спустя десятилетие уже имевшие опыт практической работы, сменяли старых руководителей промышленности в ряде важнейших отраслей — в качестве примера назову И. Тевосяна, В. Емельянова, А. Звенягина.
Руководящий и инженерно-технический персонал советской экономики, состоявший преимущественно из бывших профессиональных революционеров и героев Гражданской войны, со своей работой справлялся плохо. Но и уступить место более подготовленным людям он не хотел. Социальный механизм командной экономики плохо приспособлен для обновления кадров. Сигнал к массовому обновлению руководящих кадров был дан в известной речи Сталина 4 мая 1935 года перед выпускниками военной академии. Сталин признал здесь неспособность старых кадров овладеть новой техникой, созданной в период двух первых пятилеток и фактически призвал к их замене новыми, более подготовленными кадрами. Часто высмеивавшийся, как лицемерный, лозунг «Кадры — решают все» был реальным проявлением осознания Сталиным бесполезности основной части старых руководителей для решения новых, более сложных экономических и военно-политических задач.
Варварским способом замены малоквалифицированных руководящих кадров на более квалифицированные и энергичные стал «большой террор» 1937 года. На высшем уровне эта замена, безусловно, резко повысила профессиональный уровень кадров хозяйственного управления. Достаточно сравнить, к примеру, фельдшерское образование Г. Орджоникидзе с высокой профессиональной подготовкой наркомов важнейших отраслей тяжелой промышленности, назначенных в 1938-1939 годы, чтобы эта разница стала очевидной. Столь же очевидны профессиональные преимущества Н. Вознесенского по сравнению с В. Куйбышевым или А. Зверева — по сравнению с Г. Гринько. Такого же рода изменения произошли и на уровне начальников главков, главных инженеров главков, директоров крупнейших заводов. В воспоминаниях даже такого бескомпромиссного противника сталинизма, каким был академик А. Сахаров, признаются блестящие деловые качества многих его руководителей. И это были типичные сталинские наркомы призыва 1937 года. В тот же период окончательно сформировались и другие необходимые элементы командной экономики. Сложилась стройная система контроля за действиями руководящих кадров, включавшая и партийный, и государственный (Наркомгосконтроль) и, быть может, самый важный и наиболее осведомленный — контроль госбезопасности. Сложилась система строжайшей дисциплины и ответственности от руководителей разного уровня до рабочих и колхозников за результаты труда, выполнение планов — Сталин прекрасно понимал сильную склонность командной экономики к получению не заработанных доходов. Они могли быть достигнуты самыми разнообразными путями: скрытым ростом цен, получением боле легкого плана, понижением качества продукции, приписками к реально выполненному.
В годы перестройки система хозяйственного управления того периода беспощадно осуждалась за ее суровость и жестокость. В пылу критики не замечали не только ее полного соответствия природе командной экономики. Отказывались видеть и ее неразрывную связь с модернизацией экономики, преобразованием аграрного общества в высокоиндустриальное, немыслимое без строгой дисциплины и ответственности. Сталинское руководство взяло на себя ту миссию преобразования поведения населения России, которую не успел выполнить капитализм, охвативший лишь небольшую часть хозяйственной жизни страны.
Писатель А. Бек в знаменитой книге «Новое назначение» устами своего героя министра Онисимова (прообразом которого стал И. Тевосян) так объясняет смену руководителей промышленности в 1937-1938 годах: «Вчерашние “ура-рыцари”». Онисимов этак назвал блестящее созвездие директоров, выдвинувшихся в начале тридцатых годов и затем, недавно, со сталинской безжалостностью почти сплошь истребленных… В своих тогдашних размышлениях о совершившемся Онисимов склонялся к мысли, что уцелел закономерно… Не однажды ему думалось, что, к своему счастью, он вовремя успел получить техническое образование, стать прокатчиком-специалистом. А топор репрессий снес, свалил хозяйственников, ни черта, собственно — так с присущей ему категоричностью мысленно он формулировал, — в технике не смысливших, никакой специальностью, кроме политики, не обладавших. Организаторы производства, они, как не раз убеждался Онисимов, лишь весьма неконкретно, смутно знали заводское дело, производство, которым руководили. Бег времени сделал их ненужными [2].
Академик Д. Гвишиани — не только серьезный советский специалист в области управления, но и зять А. Косыгина и сын высокопоставленного сотрудника НКВД (в юности, кстати, — счетовода райфинотдела) — хорошо зная новый слой советских хозяйственников, писал уже в 1990-х: «Мне кажется, что объективная причина выдвижения в 30-40 годы плеяды молодых руководителей… состояла в вынужденной потребности в компетентных кадрах управления народным хозяйством. Это обстоятельство заставило Сталина отказаться от сложившейся практики назначения руководящих кадров по принципу идеологической преданности. Новые люди были специалистами, выросшими на производстве, способными отвечать за конкретное дело» [3].
Обращаю внимание на мысль о вынужденном характере этой замены. Смена хозяйственных кадров в 1937-1938 годах на уровне не только наркоматов и главков, но часто и предприятий и даже цехов и отделов предприятий, не могла не привести к снижению производства в некоторых отраслях и снижению эффективности использования ресурсов. Однако прочность сложившегося к тому времени хозяйственного механизма оказалась настолько велика, что даже эта огромная кадровая перетряска не привела к катастрофическим последствиям для экономики.
Хочу обратить внимание на важное обстоятельство, которое, кажется, недооценивается при объяснении данного феномена. В наименьшей степени пострадали от репрессий старые специалисты — и технические (часть их продолжала работать в «шарашках») и, что выглядит более неожиданным, экономические. В определенном отношении их роль даже выросла. Укажу на два отнюдь не рядовых примера. Как вспоминает бывший министр внешней торговли СССР М. Меньшиков, перед войной на коллегиях наркомата (когда им руководил А. И. Микоян) решающий голос принадлежал двум старым специалистам в области внешнеэкономических связей (одним из них был хорошо известный своими работами профессор Л.И. Фрей). Показательно, что сам А. Микоян в своих воспоминаниях об этом умалчивает. Другой пример относится к деятельности Госбанка СССР, тоже в предвоенный период, когда его возглавил Н. А. Булганин. При Госбанке был создан экспертный совет, который возглавил очень талантливый экономист Ю. Шенгер. В этот совет входили лучшие советские специалисты в области денежного обращения и кредита, в том числе такие крупные экономисты, как Ф. И. Михалевский, М. И. Боголепов, член первого правления Госбанка СССР В. С. Рапопорт [4].
Наконец, в высшем органе хозяйственного управления, в Госплане СССР, весной 1941 года был создан Совет научно-технической экспертизы, куда входили многие выдающиеся специалисты в области науки и техники [5]. Этот Совет осуществлял техническую экспертизу целесообразности сооружения крупных объектов строительства, разрабатывал план технического развития экономики (в том числе на период четвертой пятилетки).
Для понимания характера происходивших в конце 1930-х изменений в высшем хозяйственном руководстве СССР показательно изменение положения в нем клана Кагановичей — братьев Лазаря и Михаила, один из которых — Лазарь Каганович в середине 1930-х был одним из самых близких Сталину руководителей. В 1938 году братья возглавляли два ведущих наркомата тяжелой промышленности — собственно наркомат тяжелой промышленности, куда входили тогда все ее отрасли, кроме машиностроения (Л. Каганович), и оборонной промышленности (М. Каганович). Кроме того, Л. Каганович одновременно возглавлял важнейший наркомат путей сообщения, руководивший железнодорожным транспортом. Можно сказать, что все три наркомата занимали ключевое положение в экономике СССР и братья Кагановичи были «экономическими царями» советской экономики. При этом ни один из них не имел ни технического образования, ни опыта хозяйственной деятельности на предприятиях промышленности. Типичных партийных аппаратчиков, их в то же время нельзя считать (по крайней мере, Лазаря) бездарными хозяйственными руководителями. Так, хорошо знавший Л. Кагановича по совместной работе в качестве его заместителя и в целом критически относившийся к нему Н. Байбаков отмечает, что тот «был энергичным и требовательным, внес немалый вклад в развитие топливных отраслей и железнодорожного транспорта» [6]. Вместе с тем оба брата, по отзывам того же Байбакова и других высших хозяйственных руководителей того времени (например, А. Шахурина и В. Емельянова) были технически малограмотными, а М. Каганович еще и организационно бестолковым [7]. Влияние Кагановичей на хозяйственные дела начало быстро уменьшаться уже в начале 1939 года, когда страна стала приходить в себя после массовых репрессий. Был разукрупнен наркомат оборонной промышленности, из него выделились наркоматы судостроительной промышленности, вооружений и боеприпасов, во главе которых были поставлены технократы — И. Тевосян, Б. Ванников, И. Сергеев (двое первых — талантливые руководители с большим опытом хозяйственной работы). М. Каганович остался было наркомом авиационной промышленности, но в начале 1940 года и его заменили А. И. Шахуриным, имевшим высшее техническое образование и опыт хозяйственной работы.
Постепенно стало падать и влияние Лазаря Кагановича. Из его наркомата один за другим начали выделяться новые — наркоматы черной и цветной металлургии в начале 1939 года (новый нарком черной металлургии А. Самохвалов оказался слабым руководителем и уже через год был заменен на И. Тевосяна, который быстро перестроил руководство отраслью), наркомат химической промышленности (во главе его был поставлен выдающийся хозяйственник М. Первухин). В конце концов из ведения Л. Кагановича был изъят последний остававшийся под его контролем наркомат — топливной промышленности, который в середине 1940 года был разделен на два наркомата — нефтяной и угольной промышленности.
После устранения двух «последних могикан» периода дилетантского хозяйственного управления руководство основными отраслями промышленности оказалось к середине 1940 года (после неудачи в финской войне, возможно, и стимулировавшей эти перестановки) в руках серьезных хозяйственников и специалистов — за редкими исключениями вроде типичного аппаратчика К. Седова (руководившего нефтяной промышленностью до 1944 года, когда его сменил профессионал Н. Байбаков).
В целом вторая половина 1930-х характеризовалась значительной рационализацией государственного и хозяйственного управления по сравнению с предшествующим периодом «дикого социализма». Наиболее долгосрочные последствия для развития экономики имели изменения в сфере образования. В 1934-1936 годах в средней и высшей школе была фактически восстановлена дореволюционная система образования с регламентированной системой занятий и достаточно жесткими требованиями к оценке знаний. Наряду с повышением оплаты труда преподавателей эти изменения привели к качественному росту квалификации выпускников. Выпускники средней и высшей школы второй половины 1930-х составили ядро и офицерских кадров военного времени, и инженерно-технических работников периода войны и послевоенного развития экономики. Крупным шагом в повышении квалификационного состава кадров стало создание в 1940 году системы трудовых резервов, которая позволила готовить значительно более квалифицированных рабочих, чем прежняя система индивидуальной подготовки и краткосрочной фабрично-заводской подготовки в ФЗУ.
Проведенная в 1936 году реформа оптовых цен ликвидировала убыточность в основных отраслях тяжелой промышленности и позволила более обоснованно планировать стоимостную структуру промышленного производства и оценивать его динамику и многие другие структурные характеристики экономики. В 1938 году были введены повышенные нормы амортизационных отчислений, с выделением в них отчислений на ремонт, что позволило намного улучшить содержание основных производственных фондов, которое раньше находилось в тяжелом состоянии.
К сожалению, тогда так и не была произведена планировавшаяся переоценка основных фондов, которая позволила бы реально оценить их восстановительную стоимость и тем самым намного более обоснованно определять и структуру себестоимости продукции, и расходы на капитальный ремонт и капитальные вложения.
Разукрупнение промышленных наркоматов, произведенное в начале 1939 года, позволило более квалифицированно руководить соответствующими отраслями. Руководство строительством улучшилось благодаря созданию специального наркомата строительства, который позволил обеспечить единое руководство этой отраслью, ранее разбросанное по различным наркоматам. Специалисты по материально-техническому снабжению отмечают положительное влияние централизации материально-технического снабжения, проведенной в 1940 году. Созданный в 1940 году Государственный комитет по стандартам предпринял огромные усилия по повышению качества продукции, которые дали результаты (хотя, конечно, не смогли привести к радикальному повышению качества в условиях командной экономики, когда количественные показатели плана в превалировали над показателями плана по повышению качества продукции, а контроль потребителей над качеством продукции был минимальным). Отмечу расширение практики соревнования отдельных творческих коллективов при решении важнейших технических задач, получившее широкое развитие начиная с 1938 года, прежде всего в оборонной промышленности, с превосходными результатами в конструировании многих образцов военной техники.
Безусловно, положительную роль в развитии экономики, при всей своей жесткости и даже жестокости, сыграли меры по укреплению производственной дисциплины, принятые в конце 1938 года и летом 1940 года и увеличение продолжительности рабочего дня с 7 до 8 часов.
Новые методы планирования производства и заготовок вводились в сельском хозяйстве. Так, мясопоставки колхозам с 1 января 1940 года устанавливались в зависимости от земельной площади, закрепленной за колхозами, а не от поголовья скота, как было ранее. Это заинтересовывало колхозы в расширении поголовья скота и его продуктивности. В 1940 году был изменен таким же образом и принцип установления норм обязательных поставок всех сельскохозяйственных культур (кроме технических).
Важную роль в улучшении положения в экономике сыграли меры по совершенствованию контроля за заработной платой (1939-1940 годы), и по улучшению методов установления налога с оборота, введенные с начала 1939-го. Следовало бы проанализировать также нормирование труда и материалов, организацию планирования, структуру плановых органов и т. д., но эти проблемы плохо исследованы в экономической и исторической литературе. На основе имеющихся данных можно сделать вывод, что хотя качество планирования улучшилось по сравнению с началом 1930-х (когда было просто отвратительным), сохранялись многие беды начального периода советского планирования: запоздалое утверждение годовых планов, частая их корректировка в течение года, слабая обоснованность плановых заданий и т. д. Частично эти недостатки объяснялись быстрым изменением внешней обстановки. Так, необходимость наращивания военных расходов накануне войны или появление новой военной техники требовали внесения быстрых изменений в уже составленные планы. Частично причина состояла в недостаточной квалификации работников плановых органов и недооценке значения устойчивых и обоснованных планов высшим политическим руководством того времени. Немало было ошибок и в организационной структуре экономики. Заслуживает внимания критика А. И. Микояном изменений в составе и характере деятельности такого высшего хозяйственного органа, как Экономсовет СНК СССР, которые Микоян в своих мемуарах назвал «реорганизационной чехардой перед войной». Но само создание Экономсовета СНК СССР и А. И. Микоян считал обоснованной мерой, как и создание летом 1940 года Бюро СНК по отраслям промышленности.
Важнейшую роль в системе управления советской экономикой играли взаимоотношения между партийным и государственным руководством. Руководство ВКП(б) не только предопределяло решение основных вопросов экономической политики, но и вмешивалось в повседневную деятельность советских и хозяйственных органов различных уровней, прежде всего, в подбор руководящих кадров этих организаций. Хотя эта система имела очевидные недостатки и неоднократно подвергалась критике и самим Лениным, и некоторыми другими видными руководителями (Л. Троцкий, Л. Красин), она просуществовала все годы советской власти.
Объяснялось это, на мой взгляд, двумя обстоятельствами. Коммунистическая партия никогда полностью не доверяла хозяйственным кадрам ни в политическом, ни в хозяйственном отношении, не без основания опасаясь злоупотребления теми своими возможностями в личных целях, в ущерб интересам государства и всей политической системы. Обычные способы контроля за деятельностью хозяйственников (через государственные контрольные, финансовые и другие органы) казались недостаточными. С другой стороны, партийные органы обеспечивали известную межотраслевую хозяйственную координацию на своей территории, выполняя тем самым, в известной степени, роль органов территориального управления, что было особенно важно для решения срочных экономических задач в области сельского хозяйства, строительства, при стихийных бедствиях и т. д.
Разумеется, вмешательство партийных органов в деятельность хозяйственных, к тому же далеко не всегда компетентное, вызывало недовольство хозяйственных органов. Как пишет старый хозяйственник И. Парамонов, хорошо знавший С. Орджоникидзе, тот «решительно выступал против смешения партийных функций с хозяйственными, сопротивлялся подмене хозяйственных органов партийными» [8]. По-видимому, с середины 1930-х Сталин тоже стал понимать недостатки дублирования партийных и хозяйственных органов. Об этом говорит критика чрезмерной вовлеченности партийных органов в хозяйственную жизнь (отвлекавшей от идейно-политической работы и воспитания кадров), прозвучавшая в его выступлении на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года. Однако официально такая линия была оформлена лишь в решениях XVIII съезда партии.
В рамках рационализации управления экономикой, в начале третьей пятилетки произошло определенное ослабление вмешательства партийных органов в хозяйственную жизнь. Проявлением этого ослабления стало упразднение, в соответствии с изменениями в Уставе партии, отраслевых отделов в партийных органах (кроме сельхозотделов). Одновременно в этом Уставе декларировалось право контроля партийных организаций за работой производственных предприятий и обязанность наркоматских парторганизаций сигнализировать о недостатках в деятельности наркоматов.
В целом эти решения означали заметное ослабление вмешательства партии в повседневную хозяйственную жизнь, так как упразднялись основные проводники такого вмешательства — отраслевые отделы партийных органов. Однако уже через полгода произошел поворот в этом вопросе, который, насколько мне известно, не нашел объяснения в историко-экономической литературе.
29 ноября 1939 года Политбюро приняло постановление о создании промышленных отделов в ЦК компартий союзных республик, обкомах, крайкомах и горкомах партии (но не в самом ЦК ВКП(б)). Это постановление в то время не публиковалось. Оно предусматривало восстановление упраздненных ранее отраслевых отделов в области промышленности и транспорта (но не других отраслей экономики, как, например, торговля и финансы) «в целях усиления партийного руководства промышленностью и транспортом», в том числе для «проверки работы партийных организаций по осуществлению ими права контроля деятельности администрации предприятий» [9]. Тем самым восстанавливалась значительная часть прежней системы контроля партии за руководством промышленностью и транспортом. Чем же объяснить такой быстрый поворот? В порядке гипотезы можно предположить, что за короткий срок выявилась опасность бесконтрольного (со стороны партийных органов) хозяйственного управления и усилились злоупотребления в различных сферах хозяйственной жизни. Возможно также, что у партийного руководства появились опасения относительно излишней самостоятельности хозяйственных руководителей и перспективы образования мощного замкнутого хозяйственного блока. Наконец, не исключена и роль «внутрицеховых» претензий партийного аппарата на больший вес в хозяйственной жизни.
Результаты деятельности восстановленных отраслевых отделов и контроля партийных организаций за администрацией оказались весьма низкими. Именно так оценила их деятельность XVIII партийная конференция, в решениях которой было сказано немало жестких слов по этому поводу [10]. С целью дальнейшего расширения роли партии в хозяйственной жизни теперь, в частности, предполагалось иметь не одного, а несколько секретарей партийных комитетов в городах, областях, краях и ЦК союзных республик. Решения XVIII конференции были направлены на радикальное повышение роли партийных комитетов и первичных партийных организаций в хозяйственной жизни. Отсюда можно сделать вывод, что попытка ослабить роль партии в руководстве экономикой при сохранении командной системы оказалась неудачной и не оправдала себя.
При рассмотрении роли партийных органов в экономике конца 1930-х обращает на себя внимание очень важное обстоятельство. В ЦК партии отраслевые органы так и не были восстановлены вплоть до начала войны. Чем объяснить эту кажущуюся непоследовательность? Видимо, тем, что Сталин понимал огромную опасность дублирования и некомпетентного вмешательства в хозяйственную жизнь на самом верхнем уровне хозяйственного руководства. С другой стороны, уровень компетентности аппарата наркоматов был более высоким, чем в нижестоящих хозяйственных органах, а деятельность наркоматов Сталин мог контролировать и лично.
ОЦЕНКУ РАЗВИТИЯ советской экономики в предвоенный период целесообразно начать с анализа третьего пятилетнего плана. По методике составления он мало отличался от сложившейся уже со второй пятилетки схемы. Даже директивы по его составлению были приняты с большим опозданием: спустя год с лишним после начала пятилетки. Важнее, однако, другое. Задания исходили из достигнутых результатов развития советской экономики в предыдущий период в том виде, как они определялись советской статистикой, без учета обоснованности такого определения и без серьезного анализа изменения условий развития экономики. Согласно официальным данным, национальный доход во второй пятилетке вырос на 111 процентов [11], а по выкладкам Мурстина и Пауэлла, учитывающим рост цен, — на 56,4 процента [12]. Тем самым плановое задание на следующую пятилетку никак не могло быть установлено намного ниже, чем для предыдущей, и действительно, оно предусматривало рост национального дохода на 80 процентов [13]. В новом пятилетнем плане безусловно сказывалась растущая милитаризация экономики в условиях надвигающейся войны, но одновременно предусматривалось довольно значительное увеличение и уровня жизни населения, и капитальных вложений в производственную и непроизводственную сферу (сферу услуг) благодаря предполагавшемуся очень значительному росту производительности труда и других показателей эффективности производства. Так, предусматривался рост «потребления трудящихся» в 1,5 раза, обеспечиваемого ростом производства промышленных предметов потребления на 72 процента и продукции сельского хозяйства (сориентированного, в основном, на обеспечение нужд населения) — на 52 процента [14].
Рост продукции народного хозяйства предполагалось осуществить преимущественно за счет роста производительности труда, которая должна была обеспечить рост промышленного производства на 70 процентов, и еще в большей степени — строительного. Столь огромный, по мировым меркам, рост производительности труда предполагалось обеспечить в значительной степени благодаря обновлению основных фондов, за счет ввода в действие основных фондов в объеме почти на 90 процентов большем, чем во второй пятилетке [15]. В частности, более чем вдвое предполагалось увеличить ввод в действие мощностей электростанций, что должно было обеспечить аналогичный рост производства электроэнергии [16] и, следовательно, огромный рост электровооруженности работающих, число которых должно было увеличиться в относительно небольших размерах. Надежды на высокий рост производительности труда, видимо, подкреплялись официальными данными о его высоких темпах во второй пятилетке. В свою очередь высокие задания по вводу в действие производственных мощностей балансировались заданиями по росту производства продукции инвестиционного машиностроения. На бумаге, таким образом, все выглядело обоснованным и убедительным. Но, как часто бывало в советском планировании, забыли про овраги. А их было немало.
Весьма сомнительной выглядела неявная ориентация на результаты второй пятилетки. Ее действительно большие достижения и по производству, и по эффективности во многом были компенсацией провалов первой пятилетки и результатом относительно простых мер по наведению элементарного порядка в различных областях производства. Добиться таких же результатов в третьей пятилетке было намного труднее и требовало неких специальных новаторских решений и действий, которые в плане не предусматривались. Еще более важно, что реализация третьего пятилетнего плана происходила после «чистки» хозяйственных и иных руководящих кадров, включая зачастую кадры среднего звена управления, в 1937-1938 годах. Какими бы ни были ее долгосрочные результаты, на первых порах она неизбежно должна была дезорганизовать всю систему управления экономикой. Думать, что в этих условиях можно добиться столь крупных хозяйственных успехов, как намечалось пятилетним планом, было величайшей иллюзией, самообманом.
Грубые просчеты в плане третьей пятилетки проявились уже на первом ее году, когда репрессии достигли своего пика. В конце 1930-х шел лихорадочный перебор руководящих кадров на место арестованных, до тех пор, пока не находились более или менее способные (подобно тому, как это происходит в армии во время войны). Нередко менялось по несколько руководителей, пока появлялся подходящий, и все они сидели на «краешке стула» [17] в ожидании своей замены (или ареста). В таких условиях невозможно было ожидать хозяйственных успехов. Большим успехом было уже сохранение прежнего уровня производства на старых предприятиях. Первыми, как обычно, хозяйственную дезорганизацию почувствовало на себе население. Вопреки широко распространенному мнению, будто товарный дефицит свирепствовал на рынке потребительских товаров в течение всех 1930-х, был короткий период, когда он был менее значителен: 1935-1937 годы. Индикатором степени дефицита являлось положение в Москве, где он был, конечно, намного ниже, чем в других районах и городах страны. К открытию последнего из Съездов Советов в одном из универмагов Москвы было вывешено объявление, что в продаже имеется 220 сортов хлеба; спустя два года в «Правде» с восторгом сообщалось, что в московских гастрономах имеются сотни сортов колбасных и рыбных изделий [18]. Но уже 25 января 1938 года В. Вернадский записывает в дневнике, что «в Москве не хватает продовольствия, тревожное недоумение. Перебои с маслом, рыбой, крупой. Исчезла селедка. Все более волнуются и жалуются хозяйки. В Иваново-Вознесенске массовое отравление черным хлебом»; жалобы на плохое продовольственное снабжение повторяются в этом дневнике в течение всего 1938 года. Для такого драматического ухудшения продовольственного положения, казалось, не было объективных причин, поскольку в 1937 году и урожай зерновых был высокий, и продукция пищевой промышленности росла. Возможно, произошло резкое увеличение государственных резервов. Однако продовольственное положение продолжало ухудшаться и в 1939 году, даже еще до начала военного конфликта с Финляндией (естественно, его резко обострившего) [19].
В первые три года пятилетки по большинству видов продукции гражданского назначения и базовым продуктам экономики (топливо, черные металлы). план по приросту выполнялся в незначительной степени. Намного ниже плановых заданий росла электроэнергетика. В сущности, топталась на одном месте продукция сельского хозяйства (на сравнимой территории). Реальные доходы населения в лучшем случае оставались неизменными (по расчетам А. Бергсона, потребление населения в 1940 году выросло по сравнению с 1937 годом на 13,4 процента, то есть росло даже меньше, чем само население).
Непосредственным фактором срыва заданий пятилетки стал провал с намеченным вводом в действие производственных мощностей. Даже в стоимостном выражении ежегодный объем капитальных вложений был намного ниже намеченных пятилеткой (34 миллиарда рублей вместо 38 миллиардов). На уровне же натуральных показателей разрыв был просто катастрофическим. В такой приоритетной отрасли, как электроэнергетика, вместо ежегодного ввода в действие мощностей на 1,8 миллионов киловатт вводилось лишь 0,6 миллиона киловатт, то есть треть запланированного. Из намеченных к вводу в действие в третьей пятилетке 20 доменных печей за два года и 8 месяцев было введено всего 5 печей. В других отраслях положение было еще хуже [20].
Огромный разрыв между выполнением плана капитальных вложений в стоимостном и натуральном выражении говорит прежде всего о значительных по масштабу инфляционных явлениях.
Катастрофическое невыполнение плановых заданий объяснялось (помимо их недостаточной обоснованности) незначительным ростом производства строительных материалов и падением численности занятых в этой сфере. Отсутствие роста в производстве строительных материалов было следствием того же провала программы ввода мощностей в этой отрасли. Стагнация же численности занятых в строительстве была предопределена самим пятилетним планом, без достаточных предпосылок принявшим рост производительности труда в качестве основного фактора роста строительного производства. Поскольку технического перевооружения строительства не произошло, существенного роста производительности труда также не последовало. К этому добавилась дезорганизация строительства, вызванная массовыми репрессиями. Общая же численность занятых в строительстве в 1937 году составила 1,576 миллиона человек, а в 1940-м — 1,563 миллиона [21], то есть даже сократилась, хотя предусматривался ее пусть и небольшой, но рост.
Ключевая роль строительства в провале многих заданий пятилетки начала осознаваться лишь в 1939 году, когда стал проходить паралич государственной машины, вызванный репрессиями 1937-1938 годов. В мае 1939 года было принято решение о создании Наркомата строительства СССР, во главе которого был поставлен опытный строитель С. Гинзбург. Но потребовался еще определенный период, чтобы этот наркомат начал оказывать реальное воздействие на работу отрасли.
В отдельный наркомат была выделена в 1940 году промышленность строительных материалов, что также способствовало улучшению руководства этой отраслью. Если оценивать рост строительного производства по выпуску основного строительного материала — цемента (прирост на 4 процента в 1940 году по сравнению с 1937-м), то, он конечно, был минимальным, но все же обеспечивавшим ежегодный рост производительности труда в размере примерно 1,5 процентов, что с учетом дезорганизации производства в первые два года было не столь уж плохим результатом.
ГРАЖДАНСКИЙ И ВОЕННЫЙ СЕКТОРЫ промышленности развивались по совершенно разным траекториям. В преддверии войны в военном секторе велись наиболее крупные строительные работы, он в первоочередном порядке обеспечивался материалами и оборудованием, рабочей силой. Ускоренными темпами росли отрасли, снабжавшие его сырьем и материалами (цветные металлы, качественные черные металлы, продукция химической промышленности). Согласно официальным данным, военная продукция в 1940 году выросла по сравнению с 1937 годом в 2,44 раза, а ее доля в объеме чистой продукции промышленности в текущих ценах — с 10,4 процента (1937) до 22,5 процента (1940) [22]. С учетом склонности советской статистики преувеличивать реальную динамику продукции в машиностроении, я произвел собственный расчет динамки производства военной продукции в СССР в 1937-1940 годы с погодовой разбивкой, используя в качестве исходных официальные данные о выпуске основных видов военной продукции в эти годы и оптовые цены на типичные изделия отдельных групп продукции в 1941 году. Результаты подсчета представлены в таблице 1.
Таблица 1.
Динамка производства военной продукции в СССР в 1937-1940 годы.
Произведенный подсчет, в который вошли основные виды вооружений, за исключением производства военных судов и боеприпасов, показал даже несколько больший объем выпуска военной техники, чем показывала официальная статистика (редчайший случай!). Даже если не учитывать изменения качества военной техники, индекс роста продукции вооружения составил 2,51 раза.
Однако в этот период происходило еще и быстрое качественное совершенствование многих видов военной техники. Так, танки Т-34 и КВ, которые начали выпускать в 1940 году, были намного более эффективны, чем танки, выпускавшиеся ранее. То же самое можно сказать об истребителях и бомбардировщиках, артиллерийском вооружении и в несколько меньших размерах — производство винтовок и пулеметов. С учетом этого обстоятельства производство военной техники выросло значительно больше.
Выпуск артиллерийских снарядов увеличился за тот же период с менее чем 5 миллионов штук до 43 миллионов, то есть более чем в 8 раз. Значительно выросло также и производство военных судов, поскольку именно в третьей пятилетке началось выполнение амбициозной программы создания в СССР «большого флота». Можно поэтому предположить, что в целом оборонная промышленность росла даже быстрее, чем показывает официальная статистика. Причины такой необычной ситуации с советской статистикой нуждаются в дополнительном изучении. Правда, можно также подозревать, что огромный количественный рост сопровождался значительным ухудшением качества военной продукции, на что также имеются указания в исторической литературе последнего времени.
ИЗМЕРЕНИЕ экономического роста в периоды коренных структурных сдвигов сопряжено с большими трудностями. Можно назвать три продукта, которые задают границы этого роста: железнодорожные перевозки, производство топлива, производство электроэнергии. Нижнюю границу экономического роста задает динамика железнодорожных перевозок — с 1937 по 1940 годы они выросли с 354,8 до 415,0 миллиардов тонно/километров [23]. Производство угля и нефти — двух основных в то время видов топлива — увеличилось со 173,9 до 197,0 миллионов тонн (или на 13,2 процента) [24]. Обычно потребление топливно-энергетических ресурсов достаточно точно характеризует динамику экономики. Но в рассматриваемый период этот показатель определенно мог преуменьшать реальный рост экономики, который происходил преимущественно за счет продукции наукоемкой для своего времени и трудоемкой, но малотопливоемкой (с учетом и прямых и косвенных затрат). Динамика производства электроэнергии задает верхнюю границу роста, поскольку в развитых капиталистических странах в этот период производство электроэнергии значительно опережало рост национального дохода и промышленной продукции. Производство электроэнергии с 1937 по 1940 годы выросло с 36,2 до 48,3 миллиарда киловатт-часов (или на 33,4 процента) [25].
Тем самым, даже опираясь лишь на данные о производстве ключевых продуктов народного хозяйства, можно предположить, что рост ВВП в этот период составил 15-20 процентов. При этом нужно иметь в виду, что за то же время население СССР выросло примерно на 15 процентов — в основном за счет присоединения новых территорий (по уровню экономического развития присоединенные районы уступали СССР, хотя Латвия и Эстония по уровню жизни его безусловно превосходили).
Западные экономисты приложили большие усилия для получения объективной оценки развития советской экономики в довоенный период (я подробно анализировал успехи и неудачи этих попыток в книге «Советский экономический рост: анализ западных оценок»). Первым такую оценку дал еще в 1951 году Наум Ясный. Согласно его подсчетам, валовой национальный продукт СССР в 1937-1940 годах вырос на 19,5 процентов, позднее Ясный снизил эту оценку до 10 процентов [26]. По наиболее авторитетным в западной литературе оценкам Абрама Бергсона (на мой взгляд, наиболее точным, хотя и не безупречным) валовой национальный продукт СССР вырос за этот период на 18,2 процента [27].
С учетом происшедшего в эти годы роста населения такой показатель (указанный рост ВВП кажется небольшим (5 — 7 процентов на душу населения). И все же это рост, а не спад. Даже в самый неблагоприятный с точки зрения экономического роста период, этот рост все-таки продолжался и в абсолютном выражении, и на душу населения. Кризисным было состояние потребительского рынка, но не общего производства товаров и услуг. Не следует упускать из виду, что росту препятствовали многие политические факторы: массовые чистки руководящих кадров всех уровней и три довольно крупных военных столкновения того периода (о чем часто забывают экономические историки): на Халхин-Голе, в Польше, в Финляндии. Мобилизация в вооруженные силы дополнительно нескольких миллионов мужчин трудоспособного возраста тяжело сказались на экономике. Добавлю, что из трех лет пятилетки два года (1938-й и 1939-й) были неурожайными), а зимы 1938/39 и 1939/40 годов — исключительно холодными. К тому же очевидно, что социальные изменения в присоединенных к СССР областях не могли не сопровождаться крупными хозяйственными потерями для их экономик.
То, что советская экономика выдержала эти испытания и не скатилась в общий экономический кризис, свидетельствует о ее жизнеспособности в этот период. Об этом же говорит и продолжение прогрессивных структурных изменений в экономике. Промышленность росла быстрее ВВП: по оценке Ходжмена, она выросла в 1937-1940 годы на 15,9 процента, по более поздним и более тщательным расчетам Г. Наттера — почти на 22,4 процента (с учетом сложного машиностроения) [28].
Этот рост был в два раза меньше, чем показывала официальная статистика (45 процентов), что говорит об интенсивности инфляционных тенденций в экономике; много меньшим, чем в предыдущей пятилетке и чем намечалось в плане. И все же примерно 7 процентов ежегодно — это рост весьма значительный. Внутри промышленности более быстрыми темпами росли такие прогрессивные отрасли, как электроэнергетика, химическая промышленность, машиностроение (преимущественно оборонное), цветная металлургия. Следует иметь в виду, что натуральные показатели производства в ряде отраслей существенно недооценивали реальный рост производства из-за прогрессивных структурных сдвигов в сторону выпуска более современной продукции. Так, в черной металлургии очень сильно вырос удельный вес качественного металла и электростали. Как уже говорилось, значительно выросли тактико-технические данные почти всех видов вооружений. Кстати, исчисленный Г. Наттером индекс промышленной продукции хорошо согласуется с ростом потреблении электроэнергии в промышленности в этот период.
Продолжали наращиваться, хотя и в замедленном темпе, расходы на науку, образование и здравоохранение. Несмотря на крайне неблагоприятные условия (погодные, ограниченность капитальных вложений, мобилизация части трудоспособного населения), продолжался рост сельскохозяйственного производства. По сравнимой территории продукция сельского хозяйства в среднегодовом выражении выросла по сравнению с предыдущей пятилеткой более чем на 8 процентов [29]. Впрочем, поскольку основной рост сельскохозяйственной продукции происходил во второй половине второй пятилетки, можно говорить и о застое сельского хозяйства в третьей пятилетке. Здесь отставание от совершенно нереалистичных заданий пятилетнего плана было наибольшим.
В 1937-1940 гг. повышались, хотя и значительно медленнее, чем планировалось, некоторые показатели эффективности. Так, в промышленности при росте продукции (по Г. Наттеру) более чем на 22 процента численность промышленно-производственного персонала выросла лишь на 8,6 процента, что означало рост годовой производительности труда почти на 13 процента. Часовая производительность труда выросла значительно меньше вследствие того, что во втором полугодии 1940-го более чем на 14 процентов увеличилась продолжительность рабочего дня (в расчете на год — на 7 процентов). Но и рост часовой производительности труда на 6 процентов (или 2 процента в год) — очень скромный, но все-таки рост. Данные по отдельным отраслям, где выпускалась относительно однородная продукция (черная металлургия, хлопчатобумажная промышленность, угольная промышленность, некоторые отрасли химической промышленности) показывают значительно бóльшие темпы роста производительности труда [30]. В сельском хозяйстве росла урожайность большинства продуктов растениеводства, продуктивность животноводства (кроме молочного) [31], хотя этот рост был небольшим и значительно отставал от нереалистичных заданий пятилетнего плана.
Если судить о динамике материалоемкости по соотношению между производством топливно-энергетических ресурсов и ВВП, продукции черной и цветной металлургии и продукции машиностроения, то материалоемкость снижалась. Достаточно сказать, что промышленная продукция выросла более чем на 22 процента при росте (по Г. Наттеру) промежуточной продукции лишь на 10 процентов.
Гораздо хуже обстояло дело в третьей пятилетке с использованием основных фондов. Официальные данные о росте основных фондов всего народного хозяйства дают сильно преувеличенную оценку их реального роста, поскольку в них недоучитывалась восстановительная стоимость основных фондов в 1937 году. Но даже эти данные показывают резкое замедление роста основных фондов в третьей пятилетке по сравнению со второй. Так, по приводившимся Н. А. Вознесенским данным о динамике стоимости основных фондов социалистических предприятий (концентрировавших большую часть этих фондов) их стоимость, не считая скота, выросла (в ценах 1945 года) с 285 миллиардов рублей в 1932 году до 564 миллиардов в 1937-м и 700 миллиардов — в 1940 году[32]. Как видим, даже абсолютный ежегодный прирост основных фондов снизился с 55,6 миллиардов рублей во второй пятилетке до 45,3 миллиарда — в третьей. Среднегодовой прирост в относительном выражении уменьшился более чем в два раза. Тем не менее, если доверять этим данным, он все же был весьма значительным: около 8 процентов ежегодно.
Натуральные данные, неизбежно неполные, дают весьма противоречивую картину реального роста. Естественно, наибольший рост наблюдался в промышленности. Он был весьма внушительным в таких отраслях, как электроэнергетика и машиностроение. Так, мощность электростанций выросла с 8,2 миллиарда киловатт до 11,2 миллиарда (или на 36 процентов) [33]. Парк металлорежущих станков по официальным данным вырос с 380 тысяч штук на январь 1938 года до 710 тысяч в конце 1940 года, то есть на 86 процентов [34]. Однако достоверность этих цифр вызывают большие сомнения: получается, будто даже без учета выбытия парк металлорежущих станков в третьей пятилетке ежегодно рос на 110 тысяч штук, в то время как производство металлорежущих станков даже в 1940 году составляло лишь 58 тысяч штук. Импорт металлорежущих станков, весьма значительный в начале второй пятилетки, резко сократился к ее концу и в третьей пятилетке, за исключением 1940 года, когда снова вырос (значительным оставался импорт только самых сложных станков). Выскажу предположение, что на конец 1937 года имелось большое количество не установленных станков и недоучитывался их парк в военной промышленности.
Очень медленно росли фонды в черной металлургии и текстильной промышленности, ряде других отраслей вследствие невыполнения плана по их вводу в действие в третьей пятилетке. Почти не выросло поголовье скота (кроме овец, коз и лошадей). Медленно рос парк сельскохозяйственных машин.
Если опираться на данные о росте производственных мощностей народного хозяйства, то обнаружится ухудшение их использования в третьей пятилетке. Особенно это заметно в машиностроении и металлообработке, в сельском хозяйстве.
Резкое ухудшение товарно-денежной сбалансированности на потребительском рынке в 1938-1940 годах объяснялось, главным образом, глубокой дезорганизацией денежного обращения в этот период, а не системными недостатками командной экономики (которые не помешали обеспечить такую сбалансированность в приемлемых для населения размерах и в 1935-1937 годах, и в 1950-х). Причинами этой дезорганизации, как представляется, были: переоценка хозяйственных достижений предыдущего периода, стремление в пропагандистских целях сохранить стабильность розничных цен, дезорганизация всего хозяйственного руководства в результате репрессий 1937-1938 годов, в частности, в системе руководства розничной торговли (Наркомате торговли СССР и союзных республик), Госбанка СССР и их местных органов.
Первый грозный симптом серьезного неблагополучия в финансовой системе появился при составлении бюджета СССР на IV квартал 1937 года, когда его дефицит первоначально составил 5 процентов на годовом уровне или 25 процентов — на квартальном [35]— колоссальная величина, свидетельствующая о глубочайших диспропорциях в экономике и нереалистичности экономического и финансового планирования в этом году.
Разрыв между ростом товарной и денежной массы наметился уже в 1937 году, начиная же с 1938-го размер товарного дефицита принял особенно большие размеры. В 1938 году розничный товарооборот государственной и кооперативной торговли в текущих ценах вырос на 10 процентов, в то время как годовой фонд заработной платы, в основном определявший в то время размер денежных доходов населения, — на 17,2 процента [36]. Понятно, что рост товарно-денежной несбалансированности при фиксированных государственных розничных ценах немедленно отразился на ценах колхозного рынка. Оборот колхозной базарной торговли вырос в 1938 году в текущих ценах по сравнению с 1937 годом на 35,5 процента [37], что означало рост цен, как минимум, на ту же величину (возможно, и на бóльшую, поскольку объем продукции сельского хозяйства в этом году по ряду видов был ниже предыдущего года).
Я потому так подробно остановился на состоянии денежного обращения в 1938 году, что в ряде даже весьма квалифицированных работ трудности в этой области для периода третьей пятилетки датируют 1940 годом, начиная с финской войны. Именно так рассматривает этот вопрос один из лучших знатоков истории денежного обращения З. В. Атлас [38], такого же мнения придерживался В. М. Батырев. В книге Е. Осокиной факт расстройства денежного обращения в данный период упоминается, но ему отводится очень скромное место в объяснение причин огромного дефицита потребительских товаров [39].
Среди работ советских экономистов в области денежного обращения исключением стала книга И. И. Конника, вышедшая в середине 1960-х. Ее автор совершенно верно выделяет в третьей пятилетке два этапа в развитии денежного обращения: первый этап, вплоть до второй половины 1940 года, «когда в денежном обращении нарастала напряженность, связанная с частичной военной перестройкой экономики», и второй, со второй половины 1940 года до первой половины 1941 года, когда на основе успешного развития народного хозяйства стала преодолеваться «возникшая напряженность» [40]. Согласно данным И. Конника, скорость оборота денег — наиболее точный показатель эффективности денежного обращения — упала с 12,6 оборота (1936) до 10,6 оборота (1938), 9,4 (1939) и лишь в 1940 году выросла до 9,8 оборота, хотя до уровня 1936-го было еще далеко.
Однако И. Конник объясняет расстройство денежного обращения в первые годы третьей пятилетки только частичной военной перестройкой экономики, не упоминая ухудшения уровня хозяйствования (на что указывает только при анализе причин оздоровления денежного обращения в последующий период, — когда, кстати, сказать военная перестройка не только продолжалась, но и усилилась) и вовсе не говорит о произведенном в 1940 году значительном, почти на 12 процентов, повышении уровня розничных цен [41], которое качественно изменило ситуацию на потребительском рынке, выровняв соотношения между стоимостью продаваемых товаров и денежными доходами населения.
Немалую роль в оздоровлении денежного обращения сыграло и улучшение деятельности финансовых органов по сбору доходов. Новый нарком финансов А. Г. Зверев предпринял энергичные шаги в этом направлении. Впоследствии он с вполне обоснованной гордостью вспоминал, что если с 1935 года план по налогу с оборота наркомфином не выполнялся, то «в 1939 году он впервые за несколько лет был не только выполнен, но и перевыполнен (на 4,6 процента), а план по государственным доходам выполнили 50 финорганов РФ из 55. Из всех 2250 районов Российской федерации план по платежам от населения был выполнен лишь 10 (десятью!) районами. В следующем году удалось поднять эту цифру до 125, а в 1939 году она менялась так: 295, 566, 851 и 774» [42].
Резкое улучшение товарно-денежной сблансированности на потребительском рынке в первой половине 1941 года (о чем совершенно не пишет Е. Осокина) сказывалось даже в первые дни Великой Отечественной войны. Москва в предыдущие годы переживала очень серьезные перебои в снабжении, особенно в период войны с Финляндией, несравненно менее масштабной; теперь же английский журналист Александр Верт, который жил в этот время в Москве и систематически вел дневник, отмечает: «В начале июля еще ни в чем не ощущалась сколько-нибудь значительного недостатка и особенно много было продуктов питания и папирос», а советский журналист Юрий Жуков в своем дневнике не без удивления записал: «Очередей нет» (25 июня), «в магазинах все еще можно купить шоколад “дирижабль”, макароны, теплую булку, велосипед, костюм» (1 июля) [43]. Ничего не пишет о дефиците потребительских товаров в начале войны и В. И. Вернадский, который систематически отмечал все недостатки в снабжении в предыдущие годы.
Немалую роль в поддержании относительной товарно-денежной стабильности в первые недели войны сыграли, конечно, введенные уже 23 июня ограничения по ежемесячной выдаче вкладов (не более 200 рублей на одного вкладчика в месяц, что, кстати, было, не такой уж и малой суммой).
Острый дефицит потребительских товаров открывал широкие возможности для развития теневой экономики и спекуляции торговых работников поступающими в их распоряжении дефицитными ресурсами. Доходы руководителей торговых предприятий и их покровителей в управлении торговли нередко превышали оклады наркомов [44].
Правоохранительные органы, опираясь на широкую сеть осведомителей в торговле (только по Москве их было около тысячи) выявляли многих проворовавшихся торговых работников и теневиков, но покончить с массовой спекуляцией не могли. Показательно, что А. И. Микоян, курировавший в правительстве вопросы торговли, о коррупции в этой сфере вообще не пишет, что кажется просто невероятным.
РАСТУЩАЯ УВЕРЕННОСТЬ советского руководства в состоянии и возможностях экономики в результате перелома, достигнутого во втором полугодии 1940 года, нашли отражение в народнохозяйственном плане на 1941 год. Следует отметить, что годовые планы традиционно были намного более реалистичны, чем пятилетние, ибо именно по результатам их выполнения практически оценивалась деятельность и Госплана, и наркоматов, и предприятий. Уже по одному характеру годового плана, можно было судить о положении в экономике (по крайней мере, с 1933 года, когда советское экономическое планирование стало более реалистичным). С другой стороны, основные положения народнохозяйственного плана на 1941 год впервые в третьей пятилетке были обнародованы официально (как и ряд данных о положении в экономике, которые несколько лет не публиковались в силу неблагоприятного положения в соответствующих отраслях), что говорило о растущей уверенности руководства.
Первое, что обращает на себя внимание при рассмотрении плана на 1941 год — это его амбициозность. Она проявилась прежде всего в заданиях по росту промышленной продукции и капитальным вложениям. Предусматривался рост промышленной продукции на 17-18 процентов, то есть заметно выше, чем намечалось пятилетним планом. При этом основная часть этого прироста обеспечивалось за счет роста производительности труда (на 12 процентов) [45]. В этом задании содержался, как обычно, некоторый инфляционный компонент, но он не был велик — максимум 3 — 4 процентных пункта, о чем говорят задания по выпуску продукции в натуральном выражении, особенно значительные не только по средствам производства (как обычно), но и по выпуску потребительских товаров (рост производства хлопчатобумажных тканей и кожаной обуви — на 11 процентов, сахара-песка — на 27, консервов — на 24 процента) [46]. Особый упор делался на выпуск наиболее современной и качественной продукции — прежде всего для нужд военной промышленности. Так, выпуск специальных легирующих сталей намечалось увеличить на 100 процентов (!), специального листа — на 85 процентов, быстрорежущей стали — на 125 процентов; станков — автоматов и полуавтоматов — на 76 процентов [47]. Столь напряженных заданий на год по выпуску новой техники не устанавливалось уже со времен первой пятилетки.
Намеченный большой рост промышленной продукции среди прочего опирался на возможности, созданные присоединением к СССР прибалтийских республик, но лишь отчасти, так как их промышленный потенциал был незначителен. Более существенную роль играл фактор увеличения фонда рабочего времени после перехода с июля 1940-го на 8-часовую рабочую неделю (лишь частично сказавшегося на результатах 1940 года. Очень большую роль в достижении намеченного подъема должно было сыграть капитальное строительство, особенно по непрерывным производствам, где возможности лучшего использования производственных мощностей были ограниченными.
Программа капитальных вложений в народное хозяйство предусматривало их рост по сравнению с предыдущим годом более чем на 50 процентов [48]. Такой огромный рост капитальных вложений также предусматривался впервые со времен первой пятилетки. Он был призван восполнить возникшее в первые три года третьей пятилетки отставание по вводу в действие производственных мощностей. Особенно большой рост капитальных вложений намечался по промышленности (на 76 процентов), в том числе в отрасли с непрерывным производством, лимитирующие рост всей промышленности: в черную металлургию — на 122 процента (!), в строительство электростанций — на 148, в нефтяную промышленность — на 123 процента [49].
Задания по вводу в действие производственных мощностей по ряду важнейших продуктов (даже хлопчатобумажных веретен) были даже выше, чем их фактический ввод за первые три года пятилетки. Так, намечался ввод в действие электростанций на 1,75 миллиона киловатт — на уровне первых трех лет, стали — на уровне первых трех лет, мартеновских печей — мощностью более чем вдвое большей, чем в первые три года. Огромный рост капитальных вложений (более чем на 55 процентов) намечался по железнодорожному транспорту.
При всей очевидной ориентации годового плана на выпуск военной продукции и средств производства в нем в то же время (и это кажется особенно удивительным) намечался пусть и небольшой, но рост уровня жизни населения: производства многих потребительских товаров, продукции сельского хозяйства, расходов на социально-культурные мероприятия, числа учащихся во всех видах обучения.
Достижения нового поколения хозяйственных руководителей и обновленных методов хозяйственного руководства проявились в полном объеме в первом полугодии 1941 года. Следует отметить, что анализ результатов экономического развития в I полугодии 1941 года сопряжен с серьезными трудностями. Дело в том, что в июне значительная часть территории СССР (Прибалтика, Западная Украина и Белоруссия) уже были оккупированы. В результате мобилизации, начавшейся эвакуации промышленности, дезорганизации транспортных перевозок пострадала и экономика в неоккупированных районах страны. Коррективы на эти факторы могут быть лишь сугубо ориентировочными.
По приведенным Н. А. Вознесенским данным в середине 1941 года валовая продукция промышленности достигла 86 процентов от уровня, установленного на 1942 год заданием пятилетнего плана — 184 миллиарда рублей [50], то есть достигнутый уровень промышленного производства равнялся бы 158 миллиардам за весь год. Это близко к заданию плана на 1941 год (162 миллиарда рублей) и составляет 114,5 процента к уровню 1940-го, что с учетом неизбежного абсолютного роста производства во II полугодии должно было означать выполнение намеченного плана на 1941 год. Не очень ясное упоминание о «середине года» может относиться как к маю, последнему мирному месяцу (в котором, однако, было много выходных дней), так и к июню, когда уже шла война, что, естественно, негативно сказывалось на объеме производства.
Грузооборот железнодорожного транспорта, по данным Н. А.Вознесенского, в первом полугодии 1941-го вышел на уровень 90 процентов от заданий пятилетнего плана (то есть 459 миллиардов тонно-километров), что значительно больше, чем было намечено планом на 1941-й (431 миллиардов тонно-километров) и на 10,8 процента больше, чем в 1940-м. Это говорит о быстром росте экономики и особенно промышленности в этом полугодии (для более точной оценки следует сделать поправку на некоммерческие перевозки, но таких данных у меня, к сожалению, у меня нет).
Основные отрасли тяжелой промышленности развивались в соответствии с заданиями плана на 1941 год. Так, если экстраполировать результаты его первого полугодия на весь год, получается рост производства электроэнергии на 13,5 процента, нефти — на 11,1, угля — на 10,8, чугуна — на 20,8, стали — на 24,6, проката черных металлов — на 25,2, железной руды — на 10,4 процента. Эти результаты соответствуют заданиям годового плана по электроэнергии, нефти, они выше заданий по чугуну и стали и лишь по углю заметно ниже заданий годового плана. Следует учитывать, что в ряде отраслей тяжелой промышленности еще не произошло намеченного годовым планом значительного ввода в действие производственных мощностей, которое в СССР происходило обычно в конце года. Произошедший в первом полугодии 1941 года прирост производства многих видов продукции (чугун, сталь, нефть) оказался ближе к годовому уровню, чем за все предыдущие годы третьей пятилетки.
В первом полугодии 1941-го по сравнению с концом 1940-го среднесуточное производство важнейших продуктов тяжелой промышленности выросло на 7 — 18 процентов [51], что следует считать очень крупным достижением (по условиям конец 1940-го и первое полугодие 1941-го полностью сопоставимы: одинаковы продолжительность рабочего дня и размер территории).
Поскольку с конца 1930-х советская экономика уже была полумилитаризована, ее успехи и неудачи выражались прежде всего в результатах работы военной промышленности и обеспечивающих ее отраслей. И именно эти отрасли быстро росли теперь и в количественном (не стану общеизвестные цифры) и в качественном отношении (массовое производство новой военной техники — танков Т-34, КВ, самолетов нового поколения и т. д.). По расчетам М. Харрисона, в последнем предвоенном квартале 1941 года объем производства военной продукции составил 132 процента к среднегодовому уровню 1940 года [52], и это очень много.
Остальные отрасли экономики вплоть до начала 1941 года переживали застой, что, принимая во внимание огромную величину военных расходов, можно было бы тоже считать достижением. Однако в I полугодии 1941 года как мы видели, произошел рост уже всех отраслей тяжелой промышленности. План I (последнего мирного) квартала был выполнен промышленностью на 100,5 процента, а по целому ряда наркоматов (электропромышленности, электростанций, чермет, цветмет, химпром, текстильпром, тяжмаш) перевыполнен на 1 — 5 процентов, не выполнен же только по трем наркоматам — нефти, среднего, общего машиностроения [53]. При этом почти по всем этим наркоматам был недовыполнен план по численности, что означало перевыполнение и без того чрезвычайно напряженного плана по производительности труда [54]. Если предположить, что задания первого квартала устанавливались в соответствии с годовым планом, то из этих данных следует, что объем производства промышленной продукции вырос на 19 процента, занятость — на 4 (при 5 процентах по плану), а годовая производительность труда — более чем на 14 процента. Годовой фонд рабочего времени в связи с увеличением продолжительности рабочего дня вырос примерно на 14 процентов, однако с учетом непрерывного характера производств во многих отраслях (не менее 40 процентов всей промышленности) фактически прирост рабочего времени составил 9 процентов. Следовательно, часовая производительность труда выросла примерно на 5 процентов, что, конечно, очень много по любым меркам — лучшим советским и западным.
Еще более разительны результаты по отдельным отраслям промышленности. Так, по ранее систематически отстающей станкостроительной промышленности (Главстанкомпром Наркомтяжпрома) план I квартала по товарной продукции был выполнен на 109,7 процента, валовой продукции — на 117,8, по производительности труда — на 106,1 процента, себестоимость продукции при плане снижения на 3,1 процента была снижена 6,1 процента [55]. Перевыполнен был план и по двум другим главкам наркомата — Глававтогену и Главдизелю.
Особенно важно, что полностью был выполнен план освоения новых станков. И хотя на этом росте несомненно сказался скрытый рост цен и масштабы его были меньше, чем рапортовалось, рост этих показателей весьма впечатляющий. План перевозок по железнодорожному транспорту был перевыполнен на 4,9 процента при недовыполнении плана по численности работающих, что означало значительное перевыполнение плана по производительности труда на железных дорогах [56]. Хуже обстояло дело со строительством: план I квартала по объему строительства был выполнен на катастрофически низкую величину — 66,2% (притом, что выполнение плана по численности строительных рабочих было выше — на 76,5 процента) [57] — в строительстве не произошло никакого роста производительности труда.
В современной экономической литературе, как отечественной, так и зарубежной, период третьей пятилетки оценивается с точки зрения результатов экономического развития чрезвычайно низко. К сожалению, эта распространенная тенденция нашла отражение и в работах такого высококвалифицированного знатока советской экономики, как Р. Дэвис. Освещая предвоенный период развития советской экономики, он практически полностью сосредотачивается на негативных явлениях (в тех отраслях, которые действительно отставали) [58]. Совершенно правильно излагая эти недостатки (которые, кстати, неоднократно описывались даже в советской экономической литературе) он, в отличие от предыдущих своих работ, просто не замечает ни достижений этого периода, ни объективных трудностей развития экономики в этот период (неурожаи, военные конфликты, переход на выпуск новой продукции, массовые репрессии), ни перелома, наступившего во второй половине 1940 года. Обсуждая, например, проблемы научно-технического прогресса, Р. Дэвис ограничивается ссылкой на выпуск Харьковским электромеханическим заводом устаревших масляных реостатов (довольно странный метод оценки важной экономической проблемы на основе отдельных примеров). Действительно, впечатляющих достижений в области научно-технического прогресса в гражданской промышленности в этот период было немного (о чем можно судить даже по содержанию обзорных статей на эту тему [59]). Но говорить о чуть ли не полном застое в этой области в третьей пятилетке нельзя. Как минимум с 1939 года внимание к научно-техническому прогрессу даже в гражданских отраслях резко усилилось. Повышалась роль главных конструкторов, главных технологов, воссоздавались экспериментальные цеха на промышленных предприятиях, усиливалось материальное и моральное стимулирование научно-технического прогресса (упомяну в этой связи учреждение Сталинских премий за достижения в этой области).
О масштабе научно-технического прогресса в такой важнейшей отрасли, как станкостроение свидетельствует такой факт, что в 1939-1940 годах было освоено производство 277 новых типов металлорежущих станков [60] из примерно 300 типов, намеченных пятилетним планом. Далеко не все из них отвечали мировому уровню, но это был все же бесспорный и серьезный прогресс. Напомню и о том, что план по выпуску новых станков в I квартале 1941 года выполнялся, в отличие от предыдущих лет. И, конечно, просто огромным был прогресс в оборонной промышленности. Конечно, бесспорно, что в довоенный период советская наука и техника в основном заимствовала достижения зарубежной науки и техники, внося ничтожный самостоятельный вклад в развитии мировой науки и техники. Но советская наука и техника была достаточно квалифицированной, чтобы заимствовать и затем внедрять эти достижения в промышленное производство и другие области экономики, что тоже совсем не просто и говорит о достаточно высоком уровне экономического развития.
О большом внимании, которое уделялось в годы третьей пятилетки развитию науки, свидетельствует значительный рост ассигнований на науку в бюджете СССР и рост числа занятых в науке с 234 тысяч (1937) до 267 тысяч (1940, исключая занятых в геологоразведке и гидрометереологии) [61], или на 15,6 процента.
РОЛЬ СИСТЕМЫ ПРИНУДИТЕЛЬНОГО ТРУДА в экономике СССР того периода нельзя считать ни решающей (как полагал А. Солженицын в «Архипелаге Гулаг», по необходимости опиравшийся лишь на личные впечатления и свидетельства бывших заключенных), ни незначительной. В советский период этот вопрос замалчивался, что создавало искаженное представление о характере развития экономики в течении длительного периода времени. В 1990-х было опубликовано довольно много архивных материалов и исторических исследований о системе принудительного труда в СССР, в том числе о ее роли в развитии экономики. Но поскольку эти работы, в основном, принадлежат перу профессиональных историков, а не экономистов, многое здесь все еще остается не совсем ясным, а экономические проблемы принудительного труда — освещенными весьма поверхностно.
В общем числе экономически активного населения (более 100 миллионов человек) доля заключенных составляло не более 2 процентов. Труд заключенных вообще не использовался в таких решающих областях экономики, как электроэнергетика, машиностроение, основная часть топливной промышленности, на транспорт, не говоря уже о сфере услуг. Но он широко применялся в некоторых важных отраслях в тех районах, где применение вольнонаемного труда было затруднительным в силу дороговизны расходов на оплату труда и создание бытовых условий проживания (цветная металлургия и лесная промышленность в северных и восточных районах, железнодорожное и гидротехническое строительство и т. д.).
В годы третьей пятилетки империя Гулага, созданная в 1930-х, еще под руководством Г. Ягоды, не претерпела существенных изменений в количественном отношении. Эту систему также сотрясали политические репрессии и смена руководства как на уровне центрального аппарата, так и на уровне отдельных лагерей. По-видимому, здесь также наблюдался экономический застой в первые годы пятилетки и некоторое повышение эффективности в последний год перед войной, когда стабилизировался управленческий аппарат. Но для более конкретных выводов в этой области пока нет достаточно надежных данных. Я, конечно, говорю здесь только об экономической стороне лагерной системы, оставляя в стороне как ее место в политической системе страны (подсистема страха), так и условия жизни (если их можно так назвать) заключенных — что, конечно, играет решающую роль в оценке Гулага. Другой важный вопрос — это экономические потери, которые несло общество от отвлечения множества физически крепких и в значительной степени образованных людей для физического, зачастую неквалифицированного, труда.
ТРЕТЬЯ ПЯТИЛЕТКА завершила целый период развития советской экономики, начатый первой пятилеткой. При колоссальных человеческих и нравственных потерях этого периода, о которых справедливо писалось в 1990-х и которые сказались на всем последующем развитии советского общества и экономики, в этот период были заложены основы успешного развития советской экономики на протяжении нескольких десятилетий. Была фактически заново создана материальная база развития тяжелой промышленности и пищевой промышленности, коренной технической реконструкции подверглась материально-техническая база растениеводства, создано крупное производство в сельском хозяйстве, обучена огромная масса инженерно-технических работников и рабочих (хотя их качество еще оставляло желать лучшего). Был подобран сильный состав руководящих работников в промышленности и на железнодорожном транспорте, управлении экономикой (аппарат правительства, Госплан СССР, Госбанк СССР, Наркомфин СССР, отраслевые наркоматы). Была создана разветвленная сеть научно-исследовательских институтов и высших и средних учебных заведений. Начало создаваться специализированное строительное производство.
Важную роль в создании предпосылок дальнейшего экономического роста сыграла третья пятилетка, хотя на ее результатах эти усилия в полной мере сказались лишь в последний мирный год.
Наиболее слабыми местами советской экономики в предвоенный период, которые только начали преодолеваться в ходе третьей пятилетки, были: низкая квалификация большинства рабочих и инженерно-технических работников основных отраслей экономики, не получивших качественного образования, расточительное использование материальных ресурсов и производственных фондов, плохая организация труда, низкое качество продукции, особенно предметов потребления, узкий ассортимент выпускаемой продукции, особенно предметов потребления, низкое качество планирования, низкая эффективность научно-технических исследований и неудовлетворительный уровень их внедрения в производство (за исключением военной техники), товарно-денежная несбалансированность по предметам потребления, систематические перебои в обеспечении ими населения.
Одни из этих недостатков носили системный характер, вызванный особенностями командной экономики; другие стали следствием ускоренных темпов индустриализации и коллективизации, необходимости направлять огромные средства на укрепление военной мощи страны; третьи была обусловлена малым опытом управления командной экономикой, слабостью обобщающей этот опыт экономической науки (которой в тот период в области экономической теории не давали нормально развиваться), четвертые — наследием многовековой экономической и культурной отсталости России. Можно ли было эти недостатки преодолеть, должно было показать последующее развитие советской командной экономики. Свой экзамен на зрелость ей пришлось сдавать в годы войны.
ХОТЯ УЖЕ ПЕРЕД ВОЙНОЙ экономика СССР была в высокой степени милитаризована, увеличение в несколько раз производства основных видов военной техники в июле — августе 1941 года стало крупнейшим хозяйственным достижением военного периода. И это несмотря на быструю оккупацию значительной части европейской территории страны. Другим хозяйственным достижением была в целом успешная эвакуация нескольких тысяч крупных предприятий, в том числе оборонных, с миллионами людей промышленного персонала, в восточные районы и, что еще более важно, налаживание там в кратчайшие сроки массового выпуска военной и другой продукции. При этом производительность труда на эвакуированных предприятиях по сравнению с довоенным уровнем выросла [62], хотя качественный состав работающих резко ухудшился в связи со значительным увеличением доли женщин, детей и недавних крестьян, а питание и другие бытовые условия ухудшились катастрофически. В это же время производительность труда в гражданском секторе, по расчетам того же М. Харрисона, упала примерно на 30 процентов, что объясняется трудностями с обеспечением предприятий гражданской промышленности сырьем и ухудшением состояния производственных фондов.
В целом тенденции в изменении организации военной промышленности в период войны в США, Германии и СССР очень похожи. По подсчетам М. Харрисона, приведенным на конференции в Варвике (Великобритания), посвященной военной экономике Второй мировой войны, в 1943 году производительность труда в советской военной промышленности оказалась выше, чем в Германии и Великобритании, и уступала только производительности труда в военной промышленности США.
Столь разнородное движение производительности труда в военном и гражданском секторах промышленности наблюдалось уже в предвоенный период, когда за 1938-1940 годы в военной промышленности при ее росте почти в 3 раза численность занятых в ней выросла, по моим расчетам, лишь примерно в полтора раза, что означало рост производительности труда в 2 раза. Такое разнонаправленное изменение производительности труда, помимо разной обеспеченности этих секторов кадрами, сырьем, оборудованием и условиями жизни занятых, определялись значительным ростом масштабов производства, что позволяло, особенно в машиностроении, использовать более совершенную организацию производства (например, поточные линии) и экономить на условно-постоянной занятости управленческого и обслуживающего персонала. В то же время, в гражданских отраслях по той же причине происходили обратные процессы, приводящие к падению производительности труда.
Я провел самостоятельный расчет относительного уровня производительности труда в военной промышленности основных воюющих государств (кроме Италии и Японии). В основу расчетов положены оценки объемов военного производства, сделанные известным немецким экономистом Р. Вагенфюром, и данные различных источников [63] о численности занятых в военной промышленности отдельных стран. Данные относятся к 1943 году, который для всех воюющих государств, кроме Германии, стал годом максимума военного производства.
Таблица 2.
Производительность труда в военной промышленности.
[*] Производительность труда исчисляется делением объема производства на численность занятых.
Расчет дает поразительные результаты. Производительность труда в военной промышленности СССР оказывается более чем вдвое выше, чем в Великобритании и Германии, и лишь незначительно ниже, чем в США. В то же время в целом по промышленности СССР отставал перед войной по производительности труда в 4-5 раз, а по сравнению с Англией и Германией — более чем в 2 раза. Очевидно, что технический уровень и особенно квалификация рабочих и ИТР в СССР были значительно ниже, чем в самых высокоразвитых странах капиталистического мира. Наименее правдоподобными выглядят данные по Германии. По-видимому, в исходных данных имеется серьезная ошибка. Согласно альтернативным данным, в военной промышленности Германии в 1943 году было занято всего 2,68 миллиона человек [64], что означало бы почти втрое большую производительность труда (так что такая оценка численности явно занижена). Наконец, имеются данные о численности работавших на вермахт по всей промышленности в целом (6,6 миллиона человек) и в том числе в машиностроении (3,6 миллиона) [65]. Здравый смысл подсказывает, что истинная величина для Германии находится в пределах 5-6 миллионов человек. Хотя численность ее населения была больше, чем в Англии, в 1943 году Германия почти не использовала в промышленности женскую рабочую силу, но зато использовала много иностранной рабочей силы (военнопленных и угнанных на работы в Германию). Разрыв в полтора раза по производительности труда между СССР и Германией подтверждается и данными по авиационной промышленности, хотя в них занижено число занятых в авиационной промышленности Германии (к чему мы вернемся ниже).Для проверки обоснованности приведенных оценок я сопоставил трудоемкость выпуска однородных видов продукции в США и СССР в годы войны [66].
Таблица 3.
Трудоемкость выпуска однородных видов продукции в США и СССР в годы Второй мировой войны.
Как видим, соотношение трудоемкости выпуска ближайших по мощности бомбардировщиков («ИЛ-4» и «В-25») между СССР и США составляло 1,25 (79 процентов) и порядок величин тот же, что и в таблице 1. Примерно одинаковыми были и размеры сокращения трудоемкости выпуска военной продукции (вдвое) в СССР и США за годы войны.
Вызывает сомнение соотношение производительности труда в промышленности Германии и Англии (с одной стороны) и США (с другой): оно меньше, чем в целом по обрабатывающей промышленности этих стран перед Второй мировой войной, хотя и не сильно меньше (для Англии этот показатель составлял 44,7 процента, для Германии — 50 процентов) [67].
Можно дать следующее объяснение результатам приведенных расчетов.
Во-первых, в военной промышленности СССР использовались самые качественные ресурсы: оборудование, рабочая сила, руководящий персонал. Разрыв между техническим и квалификационным уровнем военной и гражданской промышленности в СССР был значительно больше, чем в капиталистических странах. Вместе с тем уровень организационного и технического новаторства в советской военной промышленности оказался много выше, чем в других странах. В военной промышленности СССР в период войны сформировался уникальный по качеству слой руководящих и научно-технических работников, а также рабочих. Неслучайно спустя многие десятилетия после войны при решении сложных производственных и научно-технических задач использовались кадры именно военно-промышленного комплекса (к несчастью для советской экономики, это были преимущественно опять-таки задачи, возникавшие внутри самого ВПК и гораздо реже — в гражданских отраслях). В этом плане показателен описанный в романе Г. Николаевой «Битва в пути» конфликт между директором тракторного завода Вальганом и пришедшим из танковой промышленности новатором, главным инженером Бахиревым.
Вместе с тем следует учитывать и другие факторы. Качество продукции в СССР было заметно ниже, чем в других странах. Речь идет не о совершенстве отдельных моделей, а о качестве их серийного производства на предприятиях. Упреки в адрес руководителей авиационной промышленности периода войны (переросшие в репрессии) отнюдь не были необоснованными, хотя недостаточно реальными были и плановые задания.
Во-вторых, фактическая продолжительность рабочего дня в советской про-мышленности была выше, чем в промышленности западных стран, и эта разни-ца не улавливается при расчете производительности труда на одного человека, а не на человеко-час. Поэтому, кстати, разрыв с США по трудоемкости больше, чем при расчете на одного человека. Наконец, следует иметь в виду, что пик германского военного производства пришелся уже 1944 год, когда производительность труда в германской военной промышленности выросла более чем на 20 процентов по сравнению с предыдущим годом, — при том, что именно в 1944-м начались массовые бомбардировки военных предприятий и городов Германии. Весь период войны вплоть до 1944 года производительность труда в военной промышленности Германии не росла в отличие от других воевавших стран, в том числе и СССР (где она выросла вдвое), хотя исходный уровень объема производства везде был примерно одинаковым. Огромные достижения военной промышленности СССР в годы войны оставались недооцененными в силу отсутствия их удовлетворительного сравнения с промышленностью других воевавших стран.
Сразу после войны в СССР много писалось о необходимости использования опыта военной промышленности в гражданском секторе, но делалось в этом направлении очень немногое, и даже послевоенная конверсия носила весьма ограниченный характер. Достижения военной промышленности СССР тем бо-лее поразительны, что они касались одной из самых сложных в техническом и организационном отношении отраслей экономики — машиностроения, в которой СССР всегда наиболее сильно отставал по производительности труда.
О недооценке опыта руководителей военной промышленности говорит тот факт, что они были очень слабо представлены в высшем звене советской экономики (предсовмина, его первые заместители, руководители центральных экономических ведомств). Среди редких исключений можно назвать назначение Д. Ф. Устинова председателем СНХ СССР (1963-1965) и В. А. Малышева — председателем Государственного Комитета по новой технике (1947-1950 и 1955-1957).
С сопоставительными оценками производительности труда в военной промышленности связана проблема, требующая дополнительного изучения. Дело в том, что в число занятых в военной промышленности в моем расчете включен весь производственный персонал соответствующих военно-промышленных наркоматов (а весьма значительная часть непромышленного персонала, включая занятых в строительстве и в НИОКР, сюда, видимо, не попала). Между тем выпуском военной продукции занимались и предприятия гражданских наркоматов. И может возникнуть вопрос, не преувеличивается ли в силу последнего обстоятельства производительность труда в советской военной промышленности.
Такая проблема занимала и М. Харрисона, полученный которым индекс военного производства СССР в период войны неожиданно оказался значительно выше данных ЦСУ СССР. Одну из причин такого расхождения Харрисон видел как раз в расхождении индекса продукции военно-промышленных наркоматов (кроме танковой) и всей военной продукции, которое, согласно ЦСУ, составило соответственно 251 процент по ведомственному принципу и 312 процентов — по товарному [68]. Эти данные говорят о том, что военная часть продукции гражданских наркоматов росла в период войны быстрее, чем продукция военных наркоматов. Это выглядит весьма правдоподобно, поскольку в период войны во многих гражданских отраслях, особенно в машиностроении, выпуск гражданской продукции был сведен к минимуму, в то время как военные отрасли были достаточно загружены выпуском своей профильной продукции еще до войны. Многие гражданские предприятия с началом войны подчинены военно-промышленным наркоматам, но немалое их число оставалось и в ведении гражданских наркоматов, производя в то же время военную продукцию. Прямые данные о роли гражданских предприятий в выпуске военной продукции известны лишь по одному ведомству — Наркомату боеприпасов. В 1944 году у этого наркомата было 128 предприятий, тогда как в целом к выпуску боеприпасов были в той или иной степени [69] привлечены 1124 предприятия.
И все же есть основания предположить, что доля участия гражданских наркоматов в выпуске военной техники и боеприпасов была невелика, что видно из сравнения численности занятых в военной промышленности с численностью занятых в машиностроении в годы войны (за исключением выпуска боеприпасов, военная промышленность безусловно относилась к машиностроению): эти данные практически идентичны [70]. Таким образом, учет военной продукции, выпускаемой гражданской промышленностью, лишь в небольшой степени способен скорректировать результаты моего расчета. Но этот вопрос все же требует дополнительного прояснения.
Другая проблема, которая также требует прояснения, — это отраслевая разбив-ка занятости в промышленности западных стран. Статистикам известны трудности распределения продукции по отраслям промышленности. Не вдаваясь в статистические тонкости, отмечу, что при отнесении продукции к той или иной отрасли по принципу преимущественного выпуска продукции (скорее всего так и было в западных странах), к данной отрасли относилась и численность работников, занятых выпуском гражданской продукции. Но хотя степень милитаризации советской промышленности была беспрецедентна, к 1943 году преимущественно на оборону работали и машиностроение и химическая промышленность всех воюющих стран.
Обе такие поправки, возможно, изменят полученное соотношение не в пользу советской промышленности, но я не думаю, чтобы такая поправка оказалась значительной.
Вместе с тем эффективность советской военной промышленности достигалась и сопровождалась низкой эффективностью в сельском хозяйстве и в распределении продукции, особенно предметов потребления. Уже в июле — августе 1941 года продовольственное положение стало очень тяжелым, а зимой 1941 года во многих районах страны разразился подлинный голод. Очевидно, что это было следствием очень плохой системы распределения, огромных транспортных трудностей и т. д. В период войны сельскохозяйственное производство значительно снизилось и не обеспечивала ни потребностей населения в продуктах питания, ни потребностей легкой и пищевой промышленности в сырье. Сокращение сельскохозяйственного производства объяснялось тем, что людские и материальные ресурсы для военных целей изымались прежде всего из деревни, откуда мобилизовывалось мужское население и изымалась большая часть тракторов и автомобилей. Производство сельскохозяйственных машин и удобрений было практически прекращено. Из-за нехватки сельскохозяйственного сырья и рабочей силы пришлось в несколько раз сократить производство продукции легкой и пищевой промышленности.
По аналогичным причинам сократилось и производство во многих других гражданских отраслях гражданской промышленности. Значительно снизилась и эффективность производства в невоенном секторе экономики вследствие ухудшения качественного состава кадров и снабжения этих отраслей сырьем и оборудованием.
Промежуточное положение между военной гражданской промышленностью занимал железнодорожный транспорт. Он имел военно-стратегическое значение и поэтому имел приоритет в материальном снабжении и обеспечении рабочей силой. Однако путейское ведомство потеряло значительную часть сети железных дорог и часть подвижного состава. Ухудшился и качественный состав железнодорожников, место ушедших на фронт заняли женщины и подростки. В результате качественные показатели работы железнодорожного транспорта в период войны заметно ухудшились. Многие исследователи и мемуаристы объясняют эти неудачи железнодорожного транспорта малокомпетентным руководством одного из непрофессиональных наркомов предвоенного времени — Л. Кагановича. Во время войны его дважды снимали с поста наркома путей сообщения, и оба раза это сопровождалось улучшением работы железнодорожного транспорта.
Безусловной заслугой и даже подвигом железнодорожного транспорта было одновременное решение в начале войны трех задач: обеспечение военных перевозок, народнохозяйственных перевозок и эвакуации огромного количества грузов и миллионов людей. И все это в условиях, когда значительная часть железнодорожной сети подвергалась немецким бомбардировкам. Тем не менее в советской экономической литературе успехи железнодорожного транспорта в годы войны явно пре-увеличивались. Низкая его эффективность, частично вызванная объективными причинами, замалчивались. Так, тот фундаментальный факт, что производительность труда на железнодорожном транспорте и в конце войны составляла лишь 56 процента от предвоенного уровня, историки могли обнародовать, лишь глубоко упрятав его в примечания к основному тексту [71].
Крупным достижением советской экономики стало начало крупномасштабного восстановления разрушенного хозяйства, к которому приступили еще в 1943 году. Часто повторяемые в научных исследованиях оценки военных разрушений, основанные на данных Чрезвычайной Комиссии по расследованию преступлений немецких захватчиков, значительно преувеличены. В качестве примера можно привести оценку потерь железнодорожного транспорта, согласно которой фашисты «взорвали и угнали в тыл около 16 тысяч паровозов и 428 тысяч вагонов» [72], в то время как перед войной весь железнодорожный транспорт располагал всего 26 тысячами паровозов и 715 тысячами вагонов в двухосном исчислении [73], из которых на оккупированной территории осталось лишь 15 процентов паровозов и 7,5 процента вагонов [74]. Таким образом, потери в подвижном составе преувеличены более чем в четыре раза. Тем не менее разрушения (значительная часть которых была произведена самими советскими властями при оставлении территорий) были действительно велики и требовались огромные расходы для их восстановления. Найти финансовые и материальные ресурсы было тем труднее, что одновременно производились огромные военные расходы и было необходимо поддерживать функционирование уже действующих на неоккупированной территории предприятий. Но в отличие от царской России, где со середины Первой мировой войны шло сокращение производственного потенциала, в СССР он начал увеличиваться с 1943 года.
Одинаковы далеки от правды как хвастливые заявления об огромных успехах советской экономики периода войны, опровергаемые безмерными лишениями населения и значительной зависимостью экономики от поставок по ленд-лизу (в целом эффективность советской экономики военного времени была низкой и намного уступала западной), так и утверждения о ее провале, крахе, опровергаемые фактами успешного обеспечения основных нужд фронта военной техникой и ее высоким техническим совершенством.
В любом случае эффективность советской хозяйственной сферы была намного выше, чем сферы собственно военной. Победа была достигнута ценой в несколько раз больших, чем у Германии, жертв на поле боя и потерь в военной технике, и при огромном превосходстве в живой силе и технике. Неэффективность советских вооруженных сил обусловила их огромную потребность в людях и технике. В итоге ресурсов хватало в основном для развития военного сектора экономики, где сосредоточились лучшие силы, и было совершенно недостаточно для гражданской экономики, которая обеспечивалась по остаточному принципу.
Стоит, кстати, обратить внимание на заметную разницу в возрастном и образовательном уровне между руководящими кадрами армии и промышленности. Если высшим руководителям промышленности было по 30-40 лет и они имели, как правило, высшее образование, то в армии их возраст колебался между 40 и 50 годами и многие из них не имели полноценного военного образования. Такое различие способно вызвать удивление. В порядке гипотезы выскажу предположение, что Сталин считал невозможным доверить руководство вооруженными силами людям, не «нюхавшим пороха». А порох «нюхали» лишь участники Первой мировой и Гражданской войн, то есть как раз военные в возрасте от 40 и 50 лет.
По необходимости кратко, рассмотрим изменения в управлении советской экономикой в этот период, Наиболее важным в этом отношении является создание нового органа управления экономикой — Государственного комитета обороны (ГКО), обеспечивавшего более тесную увязку между военными операциями и развитием экономики. Между членами ГКО были распределены отдельные отрасли военной промышленности. Они делали это, судя по воспоминаниям со-временников и результатам, достаточно эффективно. В то же время это не могло не приводить к известной дезорганизации экономики, ущемлению других отраслей. В целом, однако, этот чрезвычайный орган развития экономики себя, безусловно, оправдал. Полезную роль сыграл и Совет по эвакуации, созданный для проведения эвакуации хозяйственных предприятий и размещением их на новых местах и эвакуации населения. Для более успешного развития отдельных отраслей военной промышленности были созданы новые наркоматы — танковой и минометной промышленности в дополнение к уже существовавшим ранее 4 наркоматов оборонной промышленности.
Продолжался в этот период и начатый в третьей пяти-летке процесс укрепления экономики, особенно промышленности, квалифицированными руководящими кадрами. Подавляющее большинство хозяйственных выдвиженцев третьей пятилетки хорошо показали себя в период войны и сохранили поэтому свое положение (в отличие от высших военачальников, которых Сталин очень часто менял в начале войны).Однако, некоторые высшие хозяйственные руководители были заменены более квалифицированными и энергичными. Так, к концу войны был заменен нарком нефтяной промышленности: вместо бывшего партийного работника К. Седова им стал профессиональный нефтяник Н. К. Байбаков, имевший, несмотря на свою молодость большой опыт работы в нефтяной промышленности. Дважды смещался в период войны с важнейшего поста наркома железнодорожного транспорта Л. Каганович и к концу войны также был заменен профессиональным железнодорожником И. В. Ковалевым. Наркомом танковой промышленности в 1942 году был назначен (несмотря на свое еврейское происхождение, которое к этому времени уже являлось препятствием для должностного продвижения) хорошо себя показавший на посту директора Челябинского танкового завода (Танкограда) Л. Зальцман.
В ходе войны продолжалось начавшееся в 1939-1940 годы повышение роли партийного аппарата в управлении экономикой. Этот процесс был аналогичен укреплению их роли в вооруженных силах, где в самом начале были введены должности комиссаров, видимо, по тем же причинам. В ЦК ВКП(б) были после длительного перерыва созданы отраслевые отделы по некоторым отраслям во-енной промышленности (например, авиационной). В обкомах партии и ЦК компартий союзных республик были созданы новые отраслевые отделы тяжелой и оборонной промышленности. На крупных предприятиях тяжелой и оборонной промышленности были утверждены в качестве назначаемых ЦК партии парторги ЦК ВКП(б), подчинявшиеся непосредственно ЦК ВКП(б). Даже в сельском хозяйстве, традиционно прямо управлявшейся партийным аппаратом, были созданы политотделы в совхозах и МТС. Политотделы были созданы и на железнодорожном, морском и водном транспорте.
О том, какое влияние это усиление партийного влияния в экономике оказало на хозяйственную жизнь в советское время, естественно, правдиво не обсуждалось. Имеются воспоминания некоторых руководителей областных партийных организаций того периода, вышедшие в 1970-1980 годы (Н. Пегов, Н. Патоличев, А. Чуянов, у последнего даже дневники). Они позволяют хотя бы частично воссоздать роль партийного аппарата на местах в управлении хозяйственной жизни. В промышленности она проявлялась больше всего в налаживании территориальных хозяйственных связей между предприятиями, минуя ведомственные барьеры. И в этом отношении их деятельность, как и в годы третьей пятилетки, можно считать полезной, дополняющей деятельность отраслевых органов управления. В тех же случаях, когда была парализована деятельность отраслевых органов, как это было после эвакуации промышленности Москвы и в период блокады Ленинграда, партийный аппарат играл роль экономического штаба этих территорий.
Конечно, и в начальный период войны между наркоматами, директорами предприятий и партийным аппаратом имелись серьезные разногласия, о чем в советское время писать было невозможно: ведь партия была всегда права. Но когда наступил перелом в войне необходимость в столь широком вмешательстве партийного аппарата в экономику, как и вооруженных силах, где были отменены комиссары, исчезла и роль партийного аппарата с середины 1943 года начала сокращаться. Были ликвидированы многие отраслевые отделы в партийном аппарате территориальных органах. Тем не менее, сохранились до конца войны оборонные отделы в ЦК партии, политотделы на железнодорожном, морском транспорте, парторги ЦК ВКП(б)на предприятиях.
Теперь вернемся от общих выводов к такому индикатору показателя эффективности военных экономик, как производительность труда в авиационной промышленности СССР, США, Великобритании и Германии в 1943 году. В основу расчетов положены общая мощность моторов, установленных на самолетах, и численность занятых в авиапромышленности этих стран в 1943 году.
Взаимосвязь между мощностью моторов и полезностью и стоимостью выпускаемых самолетов достаточно очевидна. Большая мощность моторов — это большая скорость самолетов, дальность и высота полета, большие возможности для перемещения боевого оружия: авиационных пушек и пулеметов и авиабомб. В то же время использование показателя мощности моторов позволяет относительно легко сопоставлять выпуск продукции в разных странах.
Данные о выпуске в СССР отдельных видов самолетов по отдельным годам Великой Отечественной войны отсутствуют. Поэтому я прибег к следующему приему: исчислил общую мощность моторов на всех боевых самолетах, выпущенных за период войны, а затем, разделив их на общий выпуск боевых самолетов в этот период, получил среднюю мощность моторов одного самолета. Полученную величину я перемножил на объем выпуска боевых самолетов в 1943 году. Исчисленная величина несколько занижает реальную, так как в ходе войны боевые самолеты модернизировались и новые модификации были, как правило, мощнее. Кроме того, рос удельный вес самолетов с более высокой мощностью моторов, например бомбардировщиков ПЕ-8 в конце войны. Но другого выхода у меня не было и сделанные выводы надо качественно скорректировать на принятые допущения. Результаты расчетов представлены ниже.
Таблица 4.
Средняя мощность моторов в советской авиационной промышленности в годы Великой Отечественной войны [75].
Таблица 5.
Расчет мощности моторов самолетов [***], выпущенных авиационной промышленностью США в 1943 году [76].
Таблица 6.
Расчет мощности моторов, выпущенных авиационной промышленностью Англии в 1943 году [77].
Таблица 7.
Расчет мощности моторов самолетов, выпущенных авиационной промышленностью Германии в 1943 году [78].
Особую сложность представляет определение численности занятых в авиационной промышленности. Более или менее ясна картина лишь по двум странам, США и СССР. В ноябре 1944 года в США на предприятиях основных поставщиков было занято 1,382 миллиона человек, на предприятиях субпоставщиков — 0,719 миллиона, итого 2,095 миллиона [79]. Хотя эти данные относятся к концу 1944-го, но самые различные источники сходятся в том, что к 1944 году общая численность занятых в промышленности США почти не изменилось по сравнению с 1943-м. Следовательно, в США заметный прирост производства самолетов в 1944 году происходил, в основном, за счет роста производительности труда. Осторожности ради можно принять численность занятых в производстве самолетов в 1943 году за 2 миллиона человек.
На производственных предприятиях Наркомата авиационной промышленности СССР в 1943 году было занято 670,6 тысяч человек [80], но при сопоставлении численности занятых в авиационной промышленности СССР и США возникает проблема сопоставимости данных. В Наркомат авиационной промышленности входила большая часть предприятий, обеспечивающих выпуск самолетов (субпоставщиков, по терминологии американцев), за исключением производства рядового и качественного проката и поставок пулеметно-пушечного вооружения боевых самолетов. Возможно, что эти же отрасли включались в объем производства и численность субпоставщиков в США. Поэтому примем численность занятых в авиационной промышленности США за 1,7 миллиона человек. Кроме того, в отличие от СССР авиационная промышленность США производила и некоторое количество гражданской продукции, доля которой нам неизвестна. Приведенная величина является минимальной, поскольку, согласно имеющимся данным, в производстве вооружений в США в июле 1943 года всего было занято 9,6 миллиона человек, занятость же в авиационной промышленности во всех воевавших странах составляла не менее 30-40 процентов всех занятых в военной промышленности.На предприятиях британского министерства авиационной промышленности в июле 1944 года было занято 1,731 миллиона человек (или 43 процента от всей численности занятых в военной промышленности Англии) [81]; в марте 1943 года в военной промышленности Англии было занято 3,436 миллиона человек [82]. Тем самым численность занятых в авиационной промышленности Англии составляла 1,477 миллиона человек, но поскольку неизвестно, в какой степени сюда вошла численность смежных отраслей, осторожности ради примем эту величину за 1,2 миллиона человек.
Весьма сложные проблемы встают при определении численности занятых в авиационной промышленности Германии. В наиболее авторитетном издании приводятся данные о численности занятых в авиационной промышленности в 1943 году — 760 тысяч человек, что хорошо согласуется и с числом занятых в машиностроении в этом году — 3,6 миллиона [83]. Однако тут же дана другая оценка — около 2 миллионов человек, включая «все производственные ступени» [84]. Еще в 1941 году фактический руководитель авиационной промышленности Германии генерал-фельдмаршал Мильхе заявил на ответственном совещании, что в авиационной промышленности Германии занято 1,3 миллиона человек [85]. Поэтому цифру в 760 тысяч человек можно рассматривать как заведомо минимальную [86].
Наконец, в весьма серьезной работе авторитетного советского экономиста С. Вишнева о промышленности периода второй мировой войны приводятся следующие данные о занятости в авиационной промышленности в 1944 году: в США — 2 миллиона человек, в Англии — свыше 1,2 миллиона, в Германии — около 1 миллиона человек [87]. С учетом разницы в датах эти цифры близки к приведенным выше.
Представим теперь все исчисленные ранее данные в общей таблице, характеризующей уровень производительности труда в авиационной промышленности различных стран — участниц Второй мировой войны.
Таблица 8.
Уровень производительности труда в авиационной промышленности крупнейших стран мира в 1943 году.
Таким образом, в отрасли, бывшей в то время главным носителем технического прогресса и новейших методов организации производства, СССР по производительности труда заметно опережал наиболее развитые капиталистические страны (кроме США). Это подтверждается и данными о трудоемкости производства самолетов в расчете на одну лошадиную силу.
Конечно, разрыв между производительностью труда в СССР и капиталистических странах увеличится, если сделать поправку на разницу в качестве продукции. К сожалению, оценить эту величину не представляется возможным. Но и в этом случае производительность труда в СССР останется выше, чем в Англии и Германии. Как мы знаем, в авиационной промышленности Германии в 1944 году произошло очень существенное увеличение производства — в значительной степени за счет роста производительности труда. Так что 1943 год для Германии, скорее всего, не является показательным. Но в 1944 году повышение производительности труда произошло и в СССР, хотя, если судить по изменению трудоемкости выпуска самолетов, не особо большое. Наконец, при оценке уровня производительности труда в СССР следовало бы учитывать и несравненно худшие по сравнению с Германией условия жизни советских рабочих и служащих, скверные жилищные условия, полуголодное существование занятых даже в оборонных отраслях и т. д.
По злой иронии судьбы, руководство именно авиационной промышленности, отличавшейся исключительно высокими экономическими и техническими показателями в период войны, уже в 1946 году подверглось репрессиям.
С ОКОНЧАНИЕМ ВОЙНЫ предстояло восстановить, по моим подсчетам, примерно 30 процентов национального богатства страны, — столько было разрушено немцами и самими советскими властями при отступлении первых военных лет. В результате военных действий, голода и бегства части населения на Запад СССР потерял более 30 миллионов своего населения, притом в значительной части мужского и в самых продуктивных возрастах. Кроме того, напряженные отношения с Западом вынуждали сохранять большие военные расходы и содержать вооруженные силы численностью более 3 миллионов человек, опять-таки принадлежавших к самым продуктивным возрастам мужского населения. С другой стороны, большую роль в развитии советской экономики сыграли репарации, полученные от побежденных стран и особенно от Германии. Вплоть до конца 1940-х использовался труд около 2 миллионов военнопленных, игравших существенную роль в трудовом балансе страны.
Учитывая огромные материальные и людские потери в период войны, почти полную милитаризацию экономики состояние финансовой и денежно-кредитной системы в этот период можно считать относительно удовлетворительной. Рост налично-денежной массы в обращении (3,8 раза) лишь немногим превысил этот рост в основных воевавших странах, кроме США. При этом он пришелся преимущественно на первый, самый тяжелый год войны. Розничные цены в обычной (некоммерческой) государственной и кооперативной торговле, кроме водки, табака и некоторых предметов не первой необходимости оставались стабильными. Оптовые цены также не изменялись, а по военной продукции даже снизились в два раза. Огромный денежный навес обрушился на колхозный рынок, цены на котором выросли в июле 1943 года по сравнению с июлем 1941 года в 16 раз, и вещевой рынок. Чтобы «уловить» часть выросших доходов населения государство, с большим опозданием, ввело в начале 1944 года коммерческую торговлю, цены в которой были в 15-20 раз выше цен в нормированной торговле.
Официальный дефицит государственного бюджета по отношению к его расходам даже в первые годы войны был значительно меньше по сравнению с другими основными воевавшими странами: странами: максимум 9,8 процента в 1942 году по сравнению с 60-70 процентами в других странах. Однако, фактически этот показатель был в этот период, как и в 30 годы, и после войны, значительно большим т. к. в доходы советских бюджетов включались поступления от государственных займов, которые являются источников финансирования дефицита государственного бюджета. Тем не менее, и с учетом этого обстоятельства дефицит государственного бюджета оказался значительно меньшим, чем в других странах. В последние годы войны важным источником доходов государственного бюджета явились поставки по линии ленд-лиза, значимость которых еще преуменьшалась в связи с завышенностью курса рубля по отношению к доллару.
Относительное благополучное положение в финансовой и денежно-кредитной системе СССР в период войны, при данных обстоятельствах, поддерживалось с одной стороны, способностью командной системы контролировать цены и доходы населения, а с другой, огромными ,намного более сильными, чем в других странах жертвами населения, что и позволило минимизировать издержки производства и обращения, собирать повышенные налоги с населения и «добровольные» займы населения. Игнорировалась и роль в доходах государственного бюджета. Поэтому официальные восторги по поводу относительной устойчивости денежно-кредитной и финансовой систем являются явно преувеличенными.
Баланс этих потерь и приобретений еще предстоит подвести, но очевидно, что восстановление советской экономики было не менее трудной задачей, чем в Японии и Германии, и намного более сложной, чем в странах Западной Европы, не понесших таких материальных и людских потерь и получавших большую помощь по плану Маршалла. Но СССР вернул свою экономику к довоенному уровню примерно в то же время, что и Западная Германия, и раньше, чем Япония.
В четвертую пятилетку был не только восстановлен довоенный уровень производства, но и значительно улучшена структура экономики, происходил довольно быстрый технический прогресс в промышленности и других отраслях народного хозяйства, в значительной степени, правда, основанный на использовании технических достижений, полученных по репарациям, ленд-лизу и благодаря промышленному шпионажу в США во время войны.
Наиболее важным для быстрого технического прогресса в четвертой пятилетке было развитие производства металлорежущего оборудования — важнейшей основы прогресса во всем машиностроении. До войны, добившись больших успехов по количеству выпускаемых станков, СССР практически не имел производства сложного современного металлорежущего оборудования и был вынужден его импортировать. В четвертой пятилетке произошел подлинный прорыв в этой области. По сравнению с довоенным уровнем общее производство станков выросло по количеству на 60 процентов, а по суммарному весу станков и суммарной мощности выпускаемых станков — на 136 процентов, что уже говорит об огромном продвижении. Производство наиболее сложных прецизионных станков выросло с 17 штук (1940) до 2744 штук (1950), крупных тяжелых и уникальных — соответственно с 42 до 1537 штук, агрегатных станков — с 25 до 400 штук, а общий вес всех этих станов — с 212 до 3900 тонн [88]. Наконец, впервые в массовом масштабе начали выпускаться автоматические линии и был пущен в эксплуатацию первый завод-автомат по производству автомобильных поршней. Одним словом, в этой важнейшей отрасли произошла подлинная техническая революция, в результате которой отрасль вышла на технический уровень самых передовых капиталистических стран спустя всего лишь пять лет после тяжелейшей войны. Видимо, немалую роль в этом экономическом чуде сыграли поставки по ленд-лизу, репарации и вывоз из Германии технической документации. Но ведь и внедрение чужого научно-технического опыта — задача достаточно сложная и требующая большой технической культуры. Что касается автоматических линий, то здесь СССР просто шел вровень с США.
О том, что восстановление экономики частично происходило на более высокой технической базе, говорит заметный рост фондовооруженности в большинстве отраслей промышленности (например, в машиностроении — на 41 процент, в лесной и деревообрабатывающей промышленности — на 62, в легкой — на 21 процент и т. д. [89]). Серьезно обновилась также и номенклатура производимой продукции в сторону более технически совершенных изделий. К сожалению, специальные исследования по этому вопросу отсутствуют, но можно полагать, что разрыв между техническим уровнем советской и западной промышленности в этот период заметно сократился — благодаря не только весьма существенной роли западных источников и технологий, но также и собственной исследовательской базе: в этот период особенно быстро росли расходы на науку и численность научных работников, а также работников конструкторских организаций. Впечатляющие технические достижения были достигнуты в электроэнергетике, черной и цветной металлургии, в гражданском машиностроении (и, конечно, в выпуске военной продукции), в химической промышленности. Сложнее обстоит дело с оценкой оригинальности новых технических решений. По-видимому, большая их часть была все же тем или иным способом позаимствована в западной промышленности. В этом, конечно, нет ничего зазорного: японская промышленность многие годы развивалась на заимствованных технике и технологии, за которые она, правда, платила, а советская промышленность в этот период обычно использовала западные технические достижения бесплатно.
Оригинальными техническими решениями характеризовались в этот период автоматические линии в машиностроении (в СССР был построен первый в мире завод-автомат), угольная техника и мощные землеройные машины. В других гражданских отраслях уровень выпускавшейся новой техники, видимо, соответствовал ее довоенному уровню в западных странах. Помимо молодости и недостаточной квалификации большинства научных и конструкторских работников СССР, на такой слабой оригинальности научно-технического прогресса в гражданском секторе сказалось, конечно, сосредоточение основных и наиболее талантливых научных и технических сил в оборонных отраслях, где тоже не без использования иностранного опыта и специалистов были сделаны очень серьезные работы в исключительно сложных областях: в атомной и ракетной технике, реактивной авиации, радиолокации. Насколько известно, 70-80 процентов работ в области науки и техники, получивших после войны Сталинские премии, носило заимствованный характер. Эта оценка, конечно, нуждается в перепроверке, но опубликованные в последнее время закрытые документы о положении в советской науке и технике в начале шестой пятилетки ее подтверждают. Так, в направленной в ЦК КПСС записке за подписями А. Несмеянова, В. Малышева и министра высшего образования СССР В. Елютина отмечалось, что в предшествующий период усилия советских ученых были направлены на «освоение нашей промышленностью зарубежных научных достижений», а ряд достижений советских ученых находил применение за рубежом быстрее, чем в СССР [90]. Руководители советской науки предлагали сделать в следующей пятилетке упор на развитие и расширение самостоятельной научной базы. Следует признать, что именно в шестой пятилетке для создания такой базы были приложены огромные усилия, о чем можно судить по увеличению ассигнований на науку и увеличению количества научных работников в СССР. Так, за 1950-1955 годы число научных работников НИИ, в которых был сосредоточен основной научный потенциал страны, увеличилось с 70,5 до 96,5 тысяч человек, а к 1960 году достигло 200,1 тысячи. Среднегодовой прирост, следовательно, был четырехкратным (с примерно 5 тысяч до почти 20 тысяч), то есть только за одну пятилетку здесь было сделано больше, чем за всю предшествующую историю царской России и первые десятилетия советской власти [91].
Создание принципиально новой техники и быстрое использование имеющихся научных достижений других стран были бы невозможны без наличия достаточно квалифицированной базы научных и технических кадров. После войны были предприняты огромные усилия для приумножения аналогичных достижений довоенного периода. Речь идет и об огромных вложениях в развитие науки и высшего образования, и о создании принципиально новых вузов типа Физтеха, и о значительном повышении материальной и моральной престижности научного труда. Необходимо напомнить о резком повышении заработной платы высококвалифицированным научным работникам сразу после войны и о той обстановке огромного уважения к труду научных работников и создателей новой техники, которая создавалась в первый послевоенный период.
Достаточно высокие критерии применялись при выборах в Академию наук СССР, что задавало тон и в общей оценке квалифицированного научного труда (на выборах в 1943 и в 1946 годах академиками и членами-корреспондентами АН СССР были избраны действительно выдающиеся ученые в области математики, физики, химии). Существенно, что при этом их политическим убеждениям и лояльности не придавалось никакого значения: достаточно указать на избрание сразу в академики 38-летнего Льва Ландау, настроенного если не прямо антисоветски, то антисталински (о чем свидетельствует составленная им в 1938 году листовка). Это касалось даже общественных наук: в АН СССР было выбрано немало историков, сформировавшихся как ученые в царский период и относившихся к советской власти весьма скептически; некоторые из них успели отбыть заключение за антисоветские взгляды. Атмосферу академических выборов 1946 года, ничего подобного которой не было ни раньше, ни позже (в 1960-1990-х), хорошо характеризуют слова президента АН СССР С. Вавилова, отстаивавшего кандидатуру Л. Ландау: «Я не знаю, как остальным физикам-академикам, но лично мне стыдно, что я академик, а Ландау нет» [92]. В результате Ландау был избран единогласно, что случалось не часто.
Правда, большая часть прироста ассигнований на науку была направлена на исследования военной направленности, которые к концу четвертой пятилетки составили более 80 процентов всех затрат на науку. Но в любом случае огромный прирост затрат на науку принес значительные плоды. Вторая половина 1950-х была, пожалуй, самым успешным временем для советской науки за всю ее историю. Достаточно напомнить о запуске первого искусственного спутника земли, первом полете человека в космос, спуске на воду первого атомного ледокола и многих других блистательных достижениях советской науки и техники, база для которых была заложена в предыдущее десятилетие.
СОВЕРШЕННО НОВОЙ ОТРАСЛЬЮ советской промышленности, созданной за годы четвертой пятилетки, была радиоэлектроника. Только в 1990-х были обнародованы данные, которые позволяют хотя бы в общих чертах воссоздать историю создания и развития отрасли. Однако некоторые очень важные экономические показатели остаются закрытыми либо плохо раскрытыми и сейчас, в особенности сводные данные о производительности труда и себестоимости продукции радиоэлектронной промышленности. При описании этой ключевой для современного научно-технического прогресса отрасли я воспользуюсь тремя источникам: изданной еще в 1980-м на Западе книгой бежавшего туда известного ученого в области электроники Анатолия Федосеева; объемной и весьма содержательной книгой сына первого министра электронной промышленности А. Шокина, сочетающей черты мемуаров и историко-технического исследования [93]; наконец, не раз уже цитировавшейся выше книгой Николая Симонова об истории советского ВПК.
Если научная и образовательная база радиотехники и электроники в СССР была развита относительно неплохо и до войны, хотя серьезно отставала от западной, то промышленная база отрасли находилась в зачаточном состоянии. Об этом говорят и низкий объем производства радиоприемников, и крайне недостаточное количество радиопередатчиков в вооруженных силах, и малое число объем и низкое качество радиолокационных установок. Недостатки в оснащении вооруженных сил радиотехническими изделиями в годы войны устранялись в основном благодаря ленд-лизу.
Для преодоления или, лучше сказать, уменьшения отставания советской радиоэлектроники в годы четвертой пятилетки использовались два основные метода: научный шпионаж (в основном в США) и огромный вывоз оборудования радиоэлектронной промышленности из Германии [94]. Перед самой войной ряд видных специалистов в этой области (среди них Анатолий Федосеев и А. Шокин) посетили США с целью изучения организации там радиоэлектронного производства.
Не будет преувеличением сказать, что как самостоятельная и довольно развитая отрасль радиоэлектронная промышленность была создана именно в четвертой пятилетке. Появились десятки научно-исследовательских институтов в структуре нескольких министерств, были построены десятки промышленных предприятий. Понятно, что использование ленд-лиза, научного шпионажа и репараций сильно облегчало развитие отрасли, но при этом требовалось построить здания и сооружения для институтов и заводов, установить оборудование, наладить технологию и организацию производства. Это требовало немалых средств и немалой квалификации и рабочих, и инженерно-технических и научных работников, и руководителей отрасли.
Если до войны в радиотехнической промышленности (основном ядре отрасли) имелось всего лишь 13 заводов, на которых работало всего лишь 21,6 тысячи человек, то уже в 1950-м эти цифры составили соответственно 98 заводов 250 тысяч человек [95]. Для сравнения укажем, что в радиотехнической промышленности США в 1947 году было занято 500 тысяч человек, то есть по численности (конечно, не по объему производства, качеству и себестоимости продукции) советская отрасль уже стала однопорядковой с американской.
Наиболее крупные достижения были сделаны в военной области. Это массовое производство радиолокаторов и систем управления ракетными комплексами ПВО, прежде всего ПВО Москвы: «Создание за 4,5 годы года такой системы, какой явилась московская зенитно-ракетная система ПВО — задача фантастическая для любого государства… Все эти работы были бы совершенно невозможны, если бы к этому времени в результате радиолокационной пятилетки (1946-1949 годы. — Г. Х.) в СССР не было развернуто производство современных электронных приборов, в особенности СВЧ-техники» [96]. К достижениям отрасли относилась и разработка первых электронно-вычислительных машин, — с отставанием на несколько лет от США и Англии, но опережая всю континентальную Европу и Японию.
Гораздо скромнее были достижения радиоэлектроники в области удовлетворения нужд населения. Но и здесь следует отметить запуск массового производства радиоприемников, начало производства телевизоров и создание первых телевизионных центров, требующих сложного радиоэлектронного оборудования.
Однако при всех своих достижениях отрасль к началу пятой пятилетки еще очень сильно отставала от США. Как совершенно справедливо отмечают исследователи, у СССР просто не хватало средств для одновременного развития радиоэлектроники, атомной промышленности и других отраслей вооружения.
БЛАГОДАРЯ ТЕХНИЧЕСКОМУ ПРОГРЕССУ и улучшению организации производства производительность труда в ряде отраслей превзошла довоенный уровень. По моим примерным подсчетам, она заметно превзошла довоенный уровень в электроэнергетике (на 42 процента), черной металлургии (более 20 процентов), машиностроении, химической и резиноасбестовой промышленности. В то же время не произошло существенного роста производительности труда в лесной и деревообрабатывающей, в угольной, в легкой и пищевой промышленности. Примерно на 10 процентов увеличилась производительность на железнодорожном транспорте. Весьма незначительный по сравнению с довоенным уровнем рост произошел в строительстве. Совсем не выросла производительность труда в сельском хозяйстве.
С учетом огромных потерь в квалифицированной рабочей силе за годы войны, большого притока недавних крестьян и женщин (их доля в общей численности занятых заметно выросла), этот относительно скромный рост производительности труда был на самом деле немалым достижением. Он не уступает росту производительности труда в промышленности США за тот же период, хотя Штаты развивались в намного более благоприятных условиях; в Японии же производительность труда в промышленности в 1950 году отставала от дозволенного уровня на 34 процента [97].
При оценке роста производительности труда в гражданской промышленности и других отраслях мирной экономики следует иметь в виду, что при относительно слабой общей экономической базе советское государство решало в этот же период сложнейшие задачи по организации производства ядерного оружия, ракетной и реактивной техники, средств радиолокации, систем противовоздушной обороны и что именно на этих направлениях были сосредоточены лучшие научно-технические и организационные силы страны.
Крупнейшим организационным и научно-техническим достижением первого послевоенного периода стала грандиозная ядерная программа СССР. Она потребовала огромных финансовых вложений, организации производства множества новых для СССР видов оборудования, приборов и материалов высокого технического уровня (именно на неспособность СССР наладить их производство рассчитывали США), координации деятельности многих производственных и научных организаций. То, что эта задача была успешно решена в разоренной войной стране в исторически кратчайшие сроки (хотя и с широким применением иностранного опыта, полученного благодаря разведке и использованию немецких специалистов), свидетельствует о высоком организационном и квалификационном уровне руководящего, научно-технического и инженерно-технического, а также рабочего персонала. В связи с рекордно быстрым созданием ядерного и ракетного оружия в СССР, намного уступавшем США по уровню экономического развития, хочу обратить внимание еще на несколько обстоятельств.
Во-первых, при создании ядерной и ракетной отраслей был найден уникальный и крайне эффективный способ сочетания в одной организационной структуре фундаментальной и прикладной науки, опытно-конструкторских работ, проектных и строительных работ и собственно промышленности. И до того, и после соответствующие стадии создания новой техники были разбросаны по различным ведомствам, преследующим свои собственные интересы, что резко замедляло и сроки, и качество внедрения новой техники. Наиболее проницательные советские ученые впоследствии предлагали воспользоваться этим великолепно оправдавшим себя опытом при создании новой техники гражданского назначения [98]. Однако бездарное советское руководство 1960-1980-х систематически игнорировало подобные предложения.
Во-вторых, осуществление указанных проектов осуществлялись хозяйственными руководителями, хорошо показавшими себя в период войны (Л. Берия, Б. Ванников, Д. Устинов и другие).
В-третьих, огромная роль в реализации ядерного и ракетного проектов принадлежала ученым, для работы и творчества которых были созданы прекрасные материальные условия.
В то же время представляется, что в послевоенный период не были достаточно полно использованы крупные организационные достижения последнего предвоенного и военного периодов — такие как система скоростного проектирования, разработанная В. Грабиным, как поточное производство многих изделий.
Высшее хозяйственное руководство проявляло большую энергию и умелость при наращивании объемов производства, объема капитальных вложений и технического прогресса. В то же время распространение передовых приемов производства и управления, для чего командная экономика предоставляла большие возможности, не стало приоритетным направлением хозяйственной политики. Нельзя сказать, что этому не уделялось внимание. Социалистическое соревнование по распространению передовых приемов труда было широко развито и сыграло определенную роль в повышении эффективности производства в четвертую пятилетку. Но распространение передовых приемов труда и управления не было органически включено в процесс планирования и управления и, как правило, не было обосновывающей частью составления народнохозяйственных планов.
Хотя я и не могу в полной мере согласиться с утверждением В. Молотова о том, будто Сталин не был хорошим экономистом, бесспорно, что ряд практических вопросов экономики, в частности, методологию планирования, Сталин знал и понимал не слишком хорошо. Не давал он и развернуться в достаточной степени талантливым экономистам, которых тогда было немало среди как старых специалистов, так и молодых хозяйственников, сформировавшихся уже в советское время.
С другой стороны, распространение передового опыта организации и управления требовало учета специфики производства в отдельных отраслях и даже на отдельных предприятиях, что было непосильным бременем для руководивших экономикой органов. В то же время хотя бы некоторые, наиболее эффективные меры в этой области можно было бы распространять централизованно.
К числу серьезных мероприятий по совершенствованию управления советской экономикой можно отнести: создание в 1947 году Госкомитета по новой технике, сыгравшего под руководством В. Малышева важную роль в ускорении технического прогресса; создание в том же году Госснаба, позволившее централизовать материально-техническое снабжение и намного улучшить его организацию; реорганизацию Госплана СССР в начале четвертой пятилетки, направленную на улучшение планирования и управления крупными экономическими пропорциями в экономике.
Заметно улучшилось в первые годы пятилетки качество составления планов. Большие усилия предпринимались по улучшению нормирования расхода материалов, большей сбалансированности и обоснованности планов. Улучшилась практика определения производственных мощностей предприятий, более полно стали учитываться резервы производства, достижения передовых коллективов, изменения в технике производства. Для более полного контроля за использованием продукции расширилось число составляемых материальных балансов, которые составлялись по всей номенклатуре фондируемой продукции, достигшей в 1950 году 1500 наименований [99]. Расширилось утверждение норм по использованию материалов, что позволило контролировать снижение материальных издержек, — традиционно слабое место советской экономики.
Если при разработке государственного плана снабжения на 1946 год Госснабом СССР было рассмотрено 1814 норм, то при разработке плана на 1950 год — уже 4500 норм, а плана на 1951 год — более 6000 норм. В результате составления норм расхода материалов и контроля за их исполнением удалось улучшить использование материалов. Так, фактические нормы расхода металлов были снижены в 1949 году на 6,8 процента, в 1950 году — на 7,1 процента. Нормы расхода топлива были снижены в 1949 году на 4,95 процента, в 1950 году — на 4 процента. Такое сокращение весьма значительно, однако нужно иметь в виду и низкий исходный уровень эффективности. Нормирование металла охватывало лишь 60 процентов всего его расхода, тогда как специалисты считали необходимым довести этот показатель до 75-80 процентов [100]. Кроме того, многие нормы устанавливали достаточно высокий уровень расхода материалов, например, коэффициент использования металла в размере 0,45-0,60.
Очевидно, что качественное расширение практики нормирования всех видов ресурсов и контроля за их исполнением на порядок увеличивало и нагрузку на все государственные органы, в том числе планирующие. Требовалась и намного большая интеллектуализация планирования, так как с точки зрения методологии подобные задачи намного более сложны, чем та практика планирования, которая преобладала в 1930-х.
Результаты четвертой пятилетки как будто говорили, что такие задачи были решены, но нужно, повторяю, принимать во внимание низкий исходный уровень эффективности производства.
Однако с учетом плохого состояния оборудования, низкой квалификации рабочей силы и ИТР и других естественных ограничителей и объективных трудностей этого периода общие результаты экономического развития в отношении повышения эффективности производства также были неплохими. В последние годы четвертой пятилетки очень быстро росла производительность труда, снижалась себестоимость продукции (в последние годы пятилетки на огромную величину в 6-7 процентов ежегодно), улучшалось использование оборудования. Благодаря повышению эффективности производства удавалось обеспечить ежегодное значительное снижение розничных и оптовых цен, успешное выполнение бюджета страны и финансовых планов министерств.
Можно, таким образом, утверждать, что в последние годы четвертой пятилетки советская экономика твердо встала на путь интенсивного развития.
Особо надо остановиться на состоянии денежно-кредитной и финансовой системы. В годы четвертой пятилетки денежно-кредитная и финансовая системы преодолевали расстройство в их состоянии, связанное с войной (в этом расстройстве выпуск немцами фальшивых советских денег, о котором так много писалось, не играл никакой роли: никаких свидетельств этого выпуска нет). Правда, в 1946 году в связи с трудностями конверсии военной промышленности и временной расхлябанностью хозяйственного аппарата наступившей сразу после окончания войны, последствиями засухи 1946 года и прекращением помощи по ленд-лизу и по линии ЮНРРА, отменой ряда военных налогов, возникли серьезные проблемы с доходами бюджета. Однако с 1947 года возобновился быстрый рост доходов бюджета в результате стремительного восстановления экономики и быстрого снижения издержек производства и обращения. Бюджет по-прежнему оставался дефицитным. Но его дефицит был минимальным, в отличие от периода войны. Он сопровождался очень быстрым ростом расходов на народное хозяйство (в них, правда, впервые начали включаться и расходы на закупки военной техники) и социально-культурные мероприятия, особенно на науку. В то же время военные расходы (с учетом скрытых статей) сокращались и в абсолютном и, особенно, в относительном выражении, вплоть до 1949 года, когда они снова начали расти.
После довольно заметного роста розничных цен в 1946 году, вызванного последствиями засухи и необходимостью компенсации выпавших статей доходов бюджета военного времени, государственные розничные цены стабилизировались, а с 1948 года быстро начали снижаться на основе роста производства и снижения издержек производства и обращения. Одновременно в три раза сократились и цены колхозного рынка, что свидетельствовало об относительной сбалансированности товарно-денежного обращения в этот период. После денежной реформы 1947 года, о которой речь пойдет ниже, улучшилось положение на потребительском рынке. К сожалению, у меня нет таких свидетельств его состояния, как для довоенного и военного периода, которые приводилось в предыдущих частях, но можно сослаться на устные свидетельства старых людей, которые говорят о изобилии многих, ставших впоследствии дефицитных товаров в конце 1940-х годов не только в столицах, но и в других крупных городах. Такая относительная сбалансированность на потребительском рынке объяснялась не только быстрым ростом производства потребительских товаров, но и разумным установлением цен на потребительские товары в государственной и кооперативной торговле.
Очень крупным успехом в стабилизации денежного обращения явилась денежная реформа 1947 года. Она готовилась очень долго, тщательно (первые ее проекты были разработаны уже в 1943 году) и секретно. Лишь в самые последние дни перед реформой сведения о ее проведении просочились и началась бурная скупка дорогих и непортящихся товаров. Механизм ее проведения в СССР напоминал механизм проведения аналогичных реформ в ряде стран Западной Европы в 1945-1948 годах. Условия ее были достаточно жесткими, но ее жертвами стали преимущественно спекулятивные элементы и часть номенклатуры, обогатившиеся в период войны, поскольку рядовые граждане жили, в основном, от получки до получки и не имели значительных денежных сбережений. Денежная реформа в Западной Германии в 1948 году была по своим условиям значительно более жесткой. Денежная реформа выявила существовавшую уже тогда значительную дифференциацию доходов населения. Это проявилось и в массовой скупке дорогих (иногда стоимостью более чем по 100 тысяч рублей, что превышало в десятки раз средние годовые доходы рабочих и служащих) товаров перед реформой и при обмене денежных знаков и сбережений в сберегательных кассах. При всем том, эта дифференциация еще не была катастрофически высокой: объем непредъявленной к обмену денежной массы относительно был невелик, а вклады суммой менее 3 тысяч рублей составили 80 процентов всех сбережений. Правда, эти данные несколько преуменьшают размер дифференциации, поскольку часть денежной массы была отоварена еще до денежной реформы, а вклады раздроблены также перед реформой.
Уже в 1 квартале 1948 года произошло массовое снижение розничных цен, и в целом в 1948 году по сравнению с 1947 годом реальные доходы населения значительно выросли, хотя оставались, конечно, еще очень низкими. Завершилась нормализация денежного обращения после войны проведением реформы оптовых цен с 1 января 1949 года, в результате которой были подняты оптовые цены почти на все виды продукции для ликвидации убыточности в ряде отраслей промышленности и на транспорте возникшей из-за замораживания оптовых цен в период войны при росте номинальных доходов работающих. По мере снижения издержек производства в течение 1949 и 1950 годов происходило довольно заметное снижение оптовых цен в промышленности.
Наиболее обобщающим выражением нормализации денежного обращения после войны явилось то обстоятельство, что уже в начале 1949 года на единицу розничного товарооборота денежная масса сократилась по сравнению с 1940 годом примерно на одну треть.
Наряду с весьма квалифицированными действиями по нормализации денежного обращения в послевоенный период нельзя не отметить абсурдного решения об установлении в 1950 году завышенного по крайней мере в 3-4 раза курса рубля по отношению к доллару, что диктовалось исключительно пропагандистскими соображениями и серьезно затрудняло и международные сравнения советской экономики и экономики зарубежных стран и определение эффективности внешней торговли и развитие международного туризма.
ДЛЯ ОБЪЕКТИВНОЙ ОЦЕНКИ экономического развития СССР в четвертой пятилетке целесообразно сравнить его результаты с показателями двух крупных капиталистических стран, понесших сравнимые людские и материальные потери и тоже достаточно быстро восстановивших довоенный уровень развития — Японии и Западной Германии. Возрождение экономики этих стран, лежавших к концу войны буквально в руинах, справедливо расценивается как экономическое чудо.
Объективные условия экономического развития, как представляется, были примерно одинаковы для всех трех стран. По одним показателям более благоприятные условия имел СССР — например возможность использования огромных репараций и труда военнопленных. По другим в более выгодном положении находились Германия и Япония, которым в этот период совсем не пришлось нести военных расходов; оккупационные же расходы были относительно намного меньшими, чем военные расходы СССР. Плюсы и минусы здесь примерно равноценны. Правда, ни в Японии, ни в Западной Германии для восстановления экономики не использовался в значительных размерах труд заключенных — только в этом, отнюдь не маловажном отношении, советская экономика отличалась от японской и западногерманской.
Тем не менее можно уверенно сказать, что восстановление довоенного уровня экономического развития СССР было примерно такими же экономическим чудом, как и восстановление экономики Японии и Западной Германии. Уместно напомнить, что довоенный уровень валового национального продукта был восстановлен в этих странах позднее, чем в СССР (в Германии — на два года позднее, в Японии — на 5 лет). Две проигравшие в войне страны сумели, при исключительных экономических трудностях, сохранить демократические институты, правда (что немаловажно), под прикрытием американских штыков, которые защищали их не только от внешней угрозы, но и от левых движений, достаточно сильных и в Западной Германии, и особенно в Японии сразу после Второй мировой войны.
Но американские оккупационные войска лишь облегчили переходный период. При других обстоятельствах присутствие американских оккупационных войск не решало ничего: режим Ли Сын Мана в Южной Корее так и остался крайне неэффективным, жестоким и коррумпированным и рассыпался, в сущности, в первые же дни корейской войны.
Другим серьезным отличием результатов советского экономического развития от японского и западногерманского было положение на потребительском рынке и качество потребительских товаров. В СССР при суммарном равновесии денежной и товарной массы по большинству товарных групп существовал дефицит, особенно в провинции (при товарном избытке в Москве по некоторым товарным группам). Ввиду слабой экономической заинтересованности в повышении качества потребительских товаров оно оставалось низким, а их ассортимент — ограниченным. Крайне неразвитой оставались сферы многих услуг (торговых, развлекательных, туристических и т. д.).
Достижения в области сельского хозяйства были скромнее, чем в промышленности и других несельскохозяйственных отраслях экономики, так как сельское хозяйство традиционно не относилось в СССР к приоритетам экономики. Тем не менее и в этой области имелись внушительные достижения. К концу четвертой пятилетки был достигнут довоенный уровень продукции сельского хозяйства. Учитывая огромный урон, который оно понесло в период войны, этот результат можно считать весьма значительным. Примерно такими же были показатели в сельском хозяйстве западноевропейских стран, существенно меньше пострадавших от войны. Напомню, что основная часть мобилизованных в советскую армию происходила из сельской местности, причем большая часть из них либо погибла на фронте, либо не вернулась в деревню после войны. Огромный урон понес парк сельскохозяйственных машин, производство которых в период войны было практически прекращено. Значительно сократилось поголовье скота.
В четвертую пятилетку, несмотря на огромные расходы на восстановление промышленности, других несельскохозяйственных отраслей и на военные расходы, были предприняты большие усилия по увеличению производства сельскохозяйственной техники, производства минеральных удобрений, подготовке квалифицированных кадров, что и обеспечило восстановление сельскохозяйственного производства в столь короткий срок.
Качественное изменение советского общества по сравнению с довоенным уровнем к концу четвертой пятилетки отразилось на ходе корейской войны. Здесь в воздухе столкнулись две крупнейшие военные державы — США и СССР. В отличие от Второй мировой войны, когда советская авиация несла гораздо большие потери, чем немецкая, в Корее потери превосходной американской авиации были примерно такими же, как и авиации советской, а по некоторым источникам, даже большими.
Малоисследованным остается вопрос о характере изменения высшего звена руководящих кадров в годы четвертой пятилетки. Есть немало свидетельств того, что уже в этот период начались изменения к худшему. Начну с того, что со смещением Н. А. Вознесенского произошла тотальная чистка руководства Госплана СССР. При всей противоречивости фигуры Вознесенского (о нем как хозяйственном руководителе отрицательно отозвались и А. И. Микоян, и сын министра электронной промышленности А. Шокина со слов отца), он все же обладал серьезными экономическими знаниями и народнохозяйственным кругозором. Судя по некоторым из вычищенных тогда из Госплана СССР кадрам (например, выдающийся советский экономист А. Бирман и крупнейший специалист в области цен Ш. Турецкий), Вознесенский сумел подобрать в Госплане сильный состав работников. Можно полагать, что новый состав работников Госплана СССР и его руководитель М. Сабуров были слабее прежнего состава. Впрочем, сами тексты пятого и шестого пятилетнего плана, составленные под руководством М. З. Сабурова, с точки зрения обоснованности и целеустремленности не выглядят хуже третьего и четвертого пятилетних планов, готовившиеся под руководством Н. Вознесенского. К сожалению, в отношении годовых планов нельзя сказать что-либо определенного: неизвестно, насколько ошибки в руководстве хозяйством были связаны с инициативами самого М. Сабурова, а насколько были навязаны ему сверху.
Многочисленные аресты и смещения произошли в 1949-1950 годах в связи с развязанной тогда антисемитской компанией. Среди ее жертв оказались такие видные фигуры военного времени, как легендарный директор Танкограда И. Зальцман, министр строительства С. Гинзбург и ряд других хозяйственников рангом ниже. Понятно, что перетряски кадров наверху, хотя и в значительно меньших размерах, чем было в 1937-1938 годах, временно дезорганизовывали работу экономического аппарата государства и негативно сказывались на экономическом развитии.
В ПЯТУЮ ПЯТИЛЕТКУ на развитие экономики влияли как позитивные, так и негативные объективные факторы. Качественно вырос уровень квалификации рабочих, инженерно-технических, отчасти и руководящих хозяйственных кадров. Созданная в предшествующий период индустриальная, строительная и научно-техническая база позволяла быстро наращивать объем производственных фондов, достаточно технически совершенных для своего времени. Методы централизованного планирования и хозяйственного руководства значительно улучшились и позволяли обеспечить повышение эффективности использования ресурсов. С другой стороны, с началом Корейской войны резко осложнилась международная обстановка. Опираясь на безусловное превосходство в ядерном оружии и средствах его доставки, США тогда разрабатывали планы превентивной войны против СССР. Реальная угроза новой мировой войны заставила СССР на порядок нарастить военные расходы, примерно вдвое увеличив численность вооруженных сил, сравнявшуюся с предвоенным уровнем 1941-го, и организовать массовое производство ядерного оружия, ракетной и реактивной техники, обычного оружия для своей армии и армий восточноевропейских стран, Китая и воюющей Кореи. Ресурсы советской экономики стали использоваться для военных целей в намного большей доле, что сильно осложняло экономическое развитие и особенно возможности повышения уровня жизни населения. Одновременно участились сбои в системе государственного управления, вначале из-за резкого снижения активности Сталина, а после его смерти — из-за борьбы за власть между его преемниками и значительных изменений в структуре органов хозяйственного руководства, ослаблявших его эффективность.
Именно в период пятой пятилетки в полной мере сказались огромные усилия предшествующих 20-25 лет по количественному, а с середины 1930-х — и по качественному подъему образовательного и профессионального уровня населения. Обобщающий показатель этих усилий — доля расходов на образование в национальном доходе, уже в 1950 году достигшая почти 8 процентов — вдвое больше, чем аналогичный показатель США [101]. Число людей, имеющих образование — особенно среднее, среднетехническое и высшее, — за период после 1928 года выросло на порядок. Еще в конце 1920-х инженеров хронически не хватало, но уже в 1940 году число дипломированных инженеров в СССР превзошло уровень США, и это опережение сохранялось в течение 1950-1960-х годах.
С середины 1930-х резко возросли требования к подготовке специалистов, а выпускники послевоенных лет, которые стали преобладать среди хозяйственных руководителей именно в 1950-е, по общей инженерной и специальной подготовке уже не уступали своим американским и западноевропейским коллегам. С начала 1950-х дипломированные и хорошо обученные специалисты стали преобладать не только на самом верхнем уровне хозяйственного руководства, но и на среднем и даже нижнем уровнях (мастера). Существенно поднялся и уровень рабочих кадров [102]. Качественное улучшение кадров народного хозяйства (за исключением сельского хозяйства, где положение было хуже) и стало, на мой взгляд, главной причиной огромных успехов советской экономики в пятой пятилетке.
Утвержденные на XIX съезде директивы по пятому пятилетнему плану были сориентированы на решающую роль интенсивных факторов. Основной прирост продукции во всех отраслях народного хозяйства предполагалось получить за счет производительности труда, с ежегодным ее приростом в основных отраслях. Такое огромное увеличение обеспечивалось за счет роста фондовооруженности (планировалось значительно увеличить производственные капиталовложения) и лучшего использования имеющихся производственных фондов. Большое значение придавалось такому интенсивному фактору, как реконструкция предприятий. Концентрированное выражение курс на интенсификацию нашел в заданиях по снижению себестоимости промышленной, строительной и сельскохозяйственной продукции — примерно на 4 процента ежегодно, что с учетом уже достигнутого значительного снижения себестоимости продукции в последние годы четвертой пятилетки было весьма напряженным заданием, предполагающим существенное повышение эффективности использования всех видов ресурсов. Другим очень важным проявлением курса на интенсификацию было намеченное небывалое ранее (помимо второй пятилетки) сближение темпов роста продукции группы «А» и группы «Б», а также рост розничного товарооборота государственной и кооперативной торговли в размере, превышающем намеченный рост национального дохода (соответственно 70 и 60 процентов), и значительное увеличение жилищного строительства. Намерение тем более примечательное, что этот пятилетний план составлялся в условиях резкого обострения международной напряженности, когда было бы естественно ожидать резкого сокращения, если не полного прекращения роста уровня жизни. Но ничего подобного не предусматривалось (и не осуществлялось), и это свидетельствует о больших возможностях советской экономики, способной в то время одновременно наращивать производственные мощности, военные расходы и уровень жизни населения (в основном, правда, городского).
Особого внимания заслуживает обоснованность заданий по сельскому хозяйству. Вследствие неудач в развитии сельского хозяйства в первые годы пятой пятилетки нередко делается вывод об ошибочности заложенной в пятилетний план стратегии развития сельского хозяйства. Иной точки зрения придерживался такой квалифицированный экономист, каким был Д. Шепилов. Среди важнейших составных частей принятой тогда «целостной генеральной программы дальнейшего мощного подъема сельского хозяйства» он называл комплексную механизацию и электрификацию сельского хозяйства на основе развития тракторостроения и сельскохозяйственного машиностроения; грандиозный план строительства гидро- и тепловых электростанций, орошения и обводнения обширных территорий за счет использования дешевой гидроэнергии, каналов и оросительных систем; создание полезащитных полос и другие мероприятия по борьбе с засухой; перевод земледелия и животноводства на научную базу с повсеместным внедрением правильных севооборотов, селекции и семеноводства, породного районирования скота и т. д. «Главную идею этой разносторонней генеральной программы, ее, так сказать, философию можно было бы определить одним термином: интенсификация сельского хозяйства. Не идти по пути расширения посевных площадей, а вести курс на неуклонное повышение урожайности полей и продуктивности животноводства» [103]. Легко возразить: почему же столь замечательная программа не привела к подъему сельского хозяйства в начале пятой пятилетки? Очевидно, что на развитии сельского хозяйства негативно сказывался не только рост военных расходов (с пересмотром всех народнохозяйственных пропорций), но в еще большей степени слабая материальная заинтересованность работников сельского хозяйства в развитии его общественного сектора и ограничения на развитие личного подсобного хозяйства (хотя и эти препятствия частично были связаны с уровнем военных расходов). Вместе с тем сегодня все чаще признается ошибочность свертывания программы полезащитных лесонасаждений после смерти Сталина. Многие из перечисленных Д. Шепиловым проектов должны были дать результат на рубеже пятой и шестой пятилеток. Взятый курс на интенсификацию сельского хозяйства был, конечно, правильным и шел в русле аналогичных мероприятий в других отраслях.
Реальность плана пятой пятилетки может быть оценена по сопоставлению намеченного роста основных фондов и национального дохода. Правда, в самом плане заданий по росту основных фондов не было, как не опубликованы и данные об объеме основных фондов в начале пятилетки. Но эти показатели могут быть рассчитаны. Так, объем основных фондов в СССР на 1 января 1968 года составлял 594 миллиарда рублей, а рост основных фондов за 1950-1967 годы — 4,3 раза. Хотя индекс роста основных фондов исчислен в сопоставимых, а не текущих ценах, но с учетом незначительности роста цен на инвестиционные товары в течение 1950-х и отсутствия переоценки основных фондов по восстановительной стоимости примерный объем основных фондов по балансовой стоимости в 1950 году можно оценить в 138,4 миллиарда рублей (деноминированных 1 января 1961-го).
Абсолютные данные по объему капиталовложений в пятом пятилетнем плане также не опубликованы. Но зная объем капиталовложений в четвертой пятилетке (41,2 миллиарда рублей) и планировавшееся увеличение государственных капиталовложений по сравнению с четвертой пятилеткой (на 90 процентов [104]), получаем объем основных фондов (без выбытия) на конец пятой пятилетки: 216,7 миллиарда рублей. С учетом же выбытия (3 процента ежегодно) это сумма на 20 миллиардов меньшая — 196 миллиардов рублей, с приростом фондов на 41,6 процента, то есть значительно ниже предполагаемого роста национального дохода. Разница должна была обеспечиваться за счет роста фондоотдачи.
Однако при составлении этого (как и многих других) планов советское руководство пало жертвой недостоверности собственной статистики. Восстановительная стоимость основных фондов в СССР была намного выше балансовой вследствие серьезной инфляции в сфере инвестиций в течение 1930-1940-х годов. Примерный ее размер для середины 1950-х крупнейший специалист в этой области Я. Б. Кваша оценивал в 1,5 раза. Если допустить, что подобное соотношение существовало и в 1950 году, то восстановительная стоимость основных фондов составила 207,4 миллиарда рублей, и тогда намечавшийся объем капиталовложений в 74 миллиарда обеспечивал (с учетом выбытия основных фондов в размере 30 миллиардов рублей) прирост основных фондов всего лишь на 20 процентов. В этих условиях намечавшийся рост национального дохода был бы совершенно невозможен.
Однако такой расчет, исходящий из норм амортизации основных фондов, преувеличивает реальные размеры выбытия основных фондов вследствие износа. Я привожу его в качестве иллюстрации сложности проблем, возникающих при анализе реальности долгосрочных планов на основе макроэкономических показателей, казалось бы, весьма надежных. Использование для оценки пятого пятилетнего плана заданий по вводу производственных мощностей в промышленности больше убеждает в обоснованности плана, но и тогда он выглядит весьма напряженным, предполагая очень значительное улучшение использования производственных мощностей.
Возникает и вопрос о реалистичности намечавшегося огромного роста капитальных вложений, требовавшего радикального технического переоснащения строительства, которое к началу пятой пятилетки еще оставалось царством ручного труда. Об этой проблеме в самих директивах нет ни слова. Однако на практике именно ее решение и заложило материальные основы для значительного роста производительности труда в строительстве. По официальным (мало искаженным для этого периода) данным, механовооруженность труда в строительстве за пятую пятилетку выросла вдвое [105].
Для обеспечения капитальных вложений требовался и огромный рост инвестиционного машиностроения. В пятилетнем плане намечалось двукратное увеличение продукции машиностроения — естественно, без разбивки по отдельным видам машиностроения, которое включало также и военную продукцию, и потребительские товары долговременного пользования (последние, впрочем, в незначительном объеме). Однако задания по выпуску отдельных видов продукции позволяют сделать вывод, что примерно в таком же объеме планировался и рост инвестиционного машиностроения, за исключением сельскохозяйственного и автомобилестроения. Встает, однако, все тот же вопрос о реальности плана. Ведь план предусматривал ежегодный прирост продукции машиностроения почти на 20 процентов с немного меньшим ростом производительности труда. Ничего подобного в машиностроении ранее не происходило. К тому же в отличие от строительства речь здесь шла не о замене преимущественно ручного труда на механизированный, а о переходе с одного уровня механизации на другой, за исключением вспомогательных и погрузочно-разгрузочных работ (на которых, правда, была занята почти половина всех работавших в отрасли).
В тексте директив по составлению пятого пятилетнего плана никакого, даже качественного обоснования таких огромных заданий не приводилось. Неясна была и степень обеспеченности этого роста производственными мощностями: требовалось если не их двукратное увеличение, то, как минимум, качественное улучшение использования существующих мощностей. В директивах отсутствовали (похоже, впервые) задания по производству металлорежущих станков и кузнечно-прессового оборудования, определяющих рост производственных мощностей в машиностроении. А ведь требовалось фактически удвоить их парк в течение пятилетки.
Ретроспективный анализ показывает, что и в пятой пятилетке значительную роль в приросте парка металлорежущих станков играли репарации. Это выглядит совершенно неожиданным, поскольку пик завоза репарационного оборудования пришелся на первые послевоенные годы. Парк металлорежущего оборудования вырос за четыре года пятилетки с 1,2 до 1,7 миллиона, то есть на 500 тысяч штук, произведено же за этот период было лишь 340 тысяч станков [106]. К тому же за этот период должно было выбыть как минимум 200 тысяч станков. Следовательно, отечественный выпуск обеспечивал лишь половину количества станков, требовавшихся для прироста парка и возмещения выбытия, — точно так же, как было и в четвертой пятилетке [107]. Роль внешней торговли в пополнении парка была ничтожной, так как импорт станков был примерно равен экспорту. Очевидное объяснение состоит в том, что в четвертую пятилетку на производстве была установлена лишь половина полученных по репарациям металлорежущих станков, но и эта цифра выглядит совершенно фантастической — почти 800 тысяч штук.
Однако и такой рост парка металлорежущих станков не мог бы обеспечить прироста мощностей в 2 раза. Следовательно, предполагалось и значительное улучшение их использования, и столь же радикальное снижение материалоемкости машиностроения: при намечавшемся удвоении продукции машиностроения планировался лишь прирост выпуска проката черных металлов (тогда — главного конструкционного материала для машиностроения) на 64 процента. Судя по соотношению, рассчитанному мною с использованием альтернативной оценки динамики продукции машиностроения за шестую пятилетку [108], такой прирост не мог обеспечить намеченного роста продукции машиностроения, и, следовательно, это задание было нереальным, что ставило под сомнение и реальность всего плана капитального строительства.
По своим структурным характеристикам план пятой пятилетки был практически безупречен. В целом он был более обоснованным, чем предыдущие пятилетние планы, но все же обоснованным недостаточно — в силу традиционного для советского планирования преувеличения возможностей экономики. В результате прирост ввода в действие производственных мощностей за счет капитального строительства [109] в основных капиталоемких отраслях (черная металлургия, угольная промышленность) оказался совершенно незначительным по сравнению с четвертой пятилеткой и только в электроэнергетике был более чем двукратным. Однако планы по выпуску соответствующих видов продукции были выполнены и даже перевыполнены за счет значительного улучшения использования существующих мощностей, модернизации оборудования и т. д.
Выпуск проката черных металлов вырос на 14,4 миллиона тонн при вводе в действие производственных мощностей только на 5,6 миллиона тонн (по другим видам продукции черной металлургии прирост был меньшим). Тем не менее в пятой пятилетке наблюдался весьма значительный рост производственных мощностей и основных фондов. Следует, однако, иметь в виду, что в пятой пятилетке несколько выросла доля промышленности в капиталовложениях в народное хозяйство. Достаточно точно характеризует рост активной части основных производственных фондов увеличение мощности используемых в промышленности электромоторов, которое составило 75 процентов [110], а в ряде отраслей (угольной, нефтеперерабатывающей [111]) мощности электромоторов выросли более чем вдвое.
Крупнейшим достижением, позволившим обеспечить огромный рост производительности труда в различных отраслях, стало очень быстрое развитие электроэнергетики. В период пятой пятилетки были введены в действие строившиеся ускоренными темпами крупнейшие гидроэлектростанции и ряд теплоэлектростанций. В результате мощность электростанций выросла почти в 2 раза — с 19,6 (1950) до 37,2 миллиона киловатт (1955). За одну пятилетку было введено в действие столько же энергетических мощностей, сколько за все предшествовавшие годы советской власти.
В 1952 году было принято постановление правительства о мероприятиях по снижению избыточного веса оборудования и машин [112], предусматривавшее улучшение качества конструирования машин и контроля за технической документацией. В постановлении содержались задания по выпуску облегченных видов металлопроката и, что особенно интересно, пластмасс, производство которых в СССР было в то время весьма незначительным (к этой проблеме вновь вернулись уже в 1958 году).
Почти одновременно было принято и постановление о мерах по борьбе с выпуском некачественной и некомплектной продукции и по дальнейшему улучшению качества промышленной продукции. Здесь констатировалось неудовлетворительное качество гражданской промышленной продукции практически всех отраслей и предусматривался ряд традиционных для советской экономики мер (усиление наказаний за низкое качество, повышение роли отделов технического контроля, стандартов и т. д.). Принципиально новым было требование усилить влияние потребителей на качество, хотя о конкретных формах такого влияния сказано весьма невразумительно.
Принято считать, что как раз в отношении качества принимавшиеся в командной экономике меры оказывались наименее результативными. К сожалению, удовлетворительного обобщающего измерителя динамики качества продукции не придумано, да и вряд ли он возможен. Поэтому приходится прибегать к оценкам очевидцев. Приведу свидетельство академика А. Аганбегяна: «Вспомним хотя бы пятидесятые годы. Да, наши вещи были не такими красивыми и не такими модными, как зарубежные, но зато любая из них была более долговечной. Неказистые отечественные радиоприемники работали десятилетиями. Наша автомашина “Победа” (сейчас увидишь на улицах — волнуешься) даже для своего времени была не такой уж модной или быстроходной, но отличалась прочностью, надежностью. В середине пятидесятых годов, сразу после окончания института, я в ГУМе купил маме телевизор. Он проработал лет двадцать — и ничего в нем не ломалось. А наши первые холодильники “Саратов” и “ЗИЛ”? Ведь раньше мы вообще не знали, что такое мастер по ремонту бытовой техники. Мы их никогда не вызывали, потому что она не ломалась» [113].
Обращает на себя внимание и поставленная в пятилетнем плане задача двукратного увеличения материальных и продовольственных резервов, что напоминает об аналогичных заданиях третьей пятилетки, в канун мировой войны. Другим признаком подготовки к возможной новой войне стали высокие задания по росту производства цветных металлов (например алюминия — в 2,6 раза, свинца — в 2,7 раза), одновременно открывавшие и возможности для ускорения научно-технического прогресса.
Вследствие значительных и технически эффективных капиталовложений заметно выросла электровооруженность занятых в промышленности (от 20 до 40 процентов), особенно в тех отраслях, где уровень механизации в предыдущий период был относительно низким (в угольной промышленности — на 65, в лесной и деревообрабатывающей — на 89 процентов).
Наряду с увеличением ввода производственных мощностей большую роль в ускорении темпов экономического развития в конце четвертой — начале пятой пятилетки сыграла работа Госплана СССР по «улучшению использования производственных мощностей», истинные размеры которых скрывались предприятиями для получения более легкого плана. Созданная Госпланом специальная инспекция по производственным мощностям выявила их реальные размеры в ряде отраслей, получивших более высокие задания, которые приходилось выполнять на имевшихся мощностях [114].
Качественное улучшение состава кадров и методов управления сделало возможным резкое ускорение роста производительности труда, которая превратилась в основной фактор роста производства практически во всех отраслях, включая сельское хозяйство, угольную и лесную промышленность (в которых в предыдущий период производительность труда не росла). Ранее нечто подобное наблюдалось только во второй пятилетке, но тогда лишь в качестве компенсации падения производительности труда в первую пятилетку. В пятую пятилетку при высоких темпах производства примерно две трети его прироста обеспечивались за счет производительности труда.
Только ростом производительности труда можно объяснить тот факт, что достаточно чувствительные мероприятия для экономики — прекращение использования военнопленных и резкое сокращение использования заключенных в ряде отраслей (соответственно в начале и конце пятилетки) — не оказали существенного влияния на рост производства (хотя и тогда, и позднее труд заключенных рассматривался многими аналитиками как едва ли не важнейший фактор экономического развития СССР). Сокращение использования труда заключенных заметно сказалось, по-видимому, только на золотодобывающей промышленности, но точных данных на этот счет в моем распоряжении нет.
Благодаря переходу судостроения на конвейер, с широкой специализацией и кооперированием, удалось значительно снизить трудоемкость отрасли и уменьшить сроки сооружения судов, в результате чего в 1950 году судостроительная промышленность произвела в несколько раз больше судов, чем в 1941-м. Эти мероприятия связаны с фигурой В. А. Малышева, одного из самых талантливых советских хозяйственников того периода. В войну он сыграл огромную роль в создании мощной танковой промышленности, а после войны, возглавляя Госкомитет по науке и технике, вынашивал планы полного технического перевооружения и организационной перестройки промышленности, строительства и транспорта. Но такая перестройка (фактически вторая индустриализация) требовала колоссальных капиталовложений. Достаточных ресурсов, учитывая огромные военные расходы, для нее не было.
ВТОРАЯ ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ значительно отличалась от первой. Она опиралась на несравненно лучше подготовленные рабочие и инженерно-технические кадры, на мощный научно-технический потенциал. На этот раз можно было использовать и собственную машиностроительную базу. Основным направлением было не новое строительство, а реконструкция старых предприятий, которая требовала меньших капиталовложений. Упор на этот раз делался на более совершенные формы организации производства (использовавшиеся в довоенный и особенно в военный период в военной промышленности), на его специализацию и внутриотраслевое и межотраслевое кооперирование.
Иначе говоря, вторая индустриализация носила интенсивный, а не экстенсивный, как первая, характер. Она наталкивалась на традиционно слабые места командной экономики: неудовлетворительное материально-техническое снабжение, упор на количественные показатели, ведомственность, слабую нацеленность экономических показателей на новые потребности. Частично эти проблемы решались, о чем говорят огромные производственные успехи 1950-х. Но многое и не удалось.
Наряду с ростом производительности труда в пятой пятилетке происходило улучшение всех остальных показателей эффективности использования ресурсов. Об улучшении использования основных производственных фондов говорит повышение как фондоотдачи (в первый и последний раз в послевоенный период), так и практически всех натуральных показателей эффективности использования оборудования в отдельных отраслях и, обобщенно, электрической нагрузки электромоторов [115].
Чрезвычайно важно отметить резкое улучшение использования оборотных фондов. Излишние запасы традиционно были ахиллесовой пятой советской экономики. В пятую пятилетку темпы роста промышленности, по официальной оценке, росли почти вдвое быстрее, чем оборотные средства в запасах товарно-материальных ценностей. Особенно сильным было это превышение по незавершенному производству и готовой продукции, что говорило о качественном улучшении организации производства на уровне предприятий и народного хозяйства [116]. Обобщающим показателем повышения эффективности производства в этот период стало значительное снижение себестоимости промышленной продукции в ценах, сопоставимых с предыдущим периодом. При всей неточности этого показателя он все же характеризует тенденцию изменения уровня затрат. В среднегодовом исчислении себестоимость продукции снижалась в этот период более чем на 4 процента [117]. Благодаря столь быстрому снижению затрат прибыль в народном хозяйстве за годы пятой пятилетки выросла, при почти неизменных ценах, почти вдвое.
Быстрое повышение эффективности производства в начале 1950-х позволило сочетать резкое повышение военных расходов с продолжением повышения реальных доходов населения и с развертыванием ряда крупных строек народнохозяйственного значения. В канун Второй мировой войны СССР, при гораздо более низком уровне эффективности производства, обеспечить подобного сочетания не смог.
В то же самое время, к концу жизни Сталина, достигла критического уровня политическая и хозяйственная напряженность. Речь не идет об экономическом кризисе — производство потребительских товаров даже росло. Однако резкое ослабление активности Сталина привело к полупараличу государственного управления («центростоп», по выражению адмирала Н. Кузнецова). Среди значительной части правящего слоя появилось острое желание облегчить себе казавшееся чрезмерно обременительным бремя забот и требовательности.
Здесь желания и простых людей, уровень жизни которых оставался низким, и руководителей совпадали с объективными возможностями и потребностями экономического и политического состояния общества. Комментируя слова Сталина на XIX съезде о том, что братским партиям надо учиться не только на «наших достижениях», но и на «наших ошибках», Л. Каганович полагал, что, проживи Сталин чуть дольше, сам бы выступил с таким самокритичным докладом [118]. Но, похоже, нежелание Сталина выступить с отчетным докладом на XIX съезде объяснялось не столько его физической слабостью (сумел же он в течение полутора часов говорить на последующем пленуме ЦК КПСС), сколько его неготовностью представить программу политических и экономических изменений.
ВОЕННАЯ ОПАСНОСТЬ ДЛЯ СССР к середине 1950-х, после налаживания массового производства атомного и водородного оружия и средств его доставки, серьезно уменьшилась. Наступило заметное смягчение международной напряженности. Резкое повышение эффективности производства, сокращение военных и связанных с ними расходов (например на строительство ряда железнодорожных линий стратегического значения) и использование части очень крупных к 1953 году золотых резервов для закупки предметов потребления и сырья для их производства позволили качественно улучшить потребление населения.
После смерти Сталина наряду с очень заметным ростом производства традиционных предметов потребления (мяса, молочных продуктов, тканей, обуви и т. д.) впервые в массовом масштабе было развернуто производство многих товаров культурно-бытового назначения долговременного пользования (производство наручных часов выросло более чем в 5 раз и достигло 8 миллионов штук, более чем втрое выросло производство радиоприемников, началось массовое производство телевизоров, бытовой мебели). Все еще ничтожным оставалось производство легковых автомобилей, холодильников и стиральных машин. Значительно расширилось жилищное строительство, хотя и такой рост еще не мог заметно повлиять на обеспеченность жильем. Уровень жизни населения, по западным стандартам, все еще оставался низким, но приближение к этим стандартам уже началось, и для советского населения этот период (автор хорошо помнит по своим юношеским впечатлениям) представлялся периодом небывалого расцвета благосостояния и уменьшения товарного дефицита, по крайней мере в крупных городах. СССР, хотя и с большим запозданием по сравнению с западными странами, вступил в эру благосостояния.
Осенью 1953 года появилась серия постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР о развитии сельского хозяйства, увеличении производства предметов потребления и расширении розничного товарооборота, намечавших огромный рост производства потребительских благ в 1955-1956 годах. Размеры этого увеличения были значительно большими, чем тот совсем не малый рост, предполагавшийся по пятилетнему плану. Однако новые задания предусматривали столь колоссальный рост сельскохозяйственного производства и капиталовложений в сельское хозяйство и в «Б», что достичь его было невозможно. Повышение производства и потребления потребительских благ в 2-2,5 раза за пять-шесть лет, как предписывали постановления, требовало либо фантастического роста эффективности производства во всей экономике, либо полного сворачивания военных расходов, не менее фантастичного для советского руководства. Недооценку опережающего роста группы «А» и нереалистичность этих постановлений в 1955-м поставят в вину Г. Маленкову, хотя формально решения принимались всем руководством страны. Тем не менее усилия по выполнению этих постановлений действительно привели к значительному расширению производства потребительских товаров, хотя бы и в гораздо меньших размерах, чем эти постановления требовали.
Крупнейшим хозяйственным достижением 1950-х стал грандиозный (в данном случае не побоюсь этого слова) подъем сельского хозяйства. Он был важнейшим условием повышения уровня жизни населения, а также подъема легкой и пищевой промышленности. Именно в сельском хозяйстве достижения СССР были менее всего значительными, и многие специалисты в стране и за рубежом вообще не ждали никаких крупных успехов в этой области, полагая, что колхозный строй безнадежен в силу своих органических дефектов. Однако, как только советское руководство поставило задачу подъема сельского хозяйства в качестве первоочередной (начиная с 1953 года), достижения не замедлили появиться.
В целом за 1952-1958 годы продукция сельского хозяйства СССР увеличилась примерно в 1,5 раза, то есть росла почти на 10 процентов ежегодно. Таких колоссальных темпов роста в нормальный (а не восстановительный) период не знало, насколько известно, сельское хозяйство ни одной страны капиталистического мира, даже США 1860-1870-х годов. Другой особенностью этого роста было то, что он происходил преимущественно на интенсивной основе. За указанный период численность занятых в сельском хозяйстве практически не изменилась. Значит, производительность труда в сельском хозяйстве росла ежегодно на те же почти 10 процентов. И это тоже совершенно небывалый рост.
Если сопоставить рост урожайности и посевных площадей, поголовья скота и продуктивности животных, то при существенном увеличении площадей и поголовья большая часть прироста все же обеспечивалась за счет роста урожайности и продуктивности животноводства.
Решающим фактором роста стали огромное увеличение материально-технической оснащенности сельского хозяйства и улучшение качества руководства сельским хозяйством. Парк важнейших сельскохозяйственных машин и орудий в этот период увеличился в 1,5-2 раза на основе огромного роста сельскохозяйственного машиностроения. Значительно выросли поставки минеральных удобрений.
Далеко не в последней степени этот подъем сельского хозяйства был обеспечен целой серией мероприятий по повышению и уровня жизни сельских работников, и их большей заинтересованности в результатах сельскохозяйственного производства: повышением заготовительных и закупочных цен, уменьшением налогов, поощрением личного подсобного хозяйства, более высокими ставками оплаты труда работников МТС и совхозов.
В целом указанный период показал, что колхозы и совхозы при обоснованной экономической политике и помощи их деятельности могут быть достаточно эффективными хозяйственными предприятиями.
ПРИЧИНЫ ОТКАЗА от шестого пятилетнего плана (1956-1960) и его замены семилеткой (1959-1965) не вполне ясны. Высказывалось предположение, что причиной стало невыполнение по ряду показателей заданий шестой пятилетки — однако в этом отношении она не отличалась от предыдущих. Более правдоподобным кажется другое предположение — о намерении интенсифицировать крен развития самых прогрессивных отраслей экономики и военно-промышленного комплекса. Контрольные цифры развития на 1959-1965 годы, утвержденные XXI съездом, предусматривали коренное преобразование советской экономики. Уже к началу 1970-х предполагалось догнать американскую экономику, достичь не только по абсолютному объему, но и продукции на душу населения. Высокие темпы должны были сохраниться, техническое перевооружение экономики обеспечивалось огромным ростом капитальных вложений — в целом на 80 процентов, в том числе вдвое по промышленности [119]. Предусматривалось и удвоение продукции машиностроения (то есть среднегодовой темп в 13-14 процентов). Увеличение численности занятых могло дать лишь небольшую часть намеченного прироста в строительстве и машиностроении, остальное предполагалось обеспечить за счет роста производительности труда и эффективности производства (например снижения удельных расходов черных металлов на 25 процентов).
При прежней организации производства в машиностроении это было немыслимо. Поэтому главный упор делался на преодоление одного из его самых традиционных дефектов — натурализации. Предполагалось осуществить масштабную программу организации производства изделий общемашиностроительного назначения на специализированных заводах и в цехах. Только для производства литья и штамповок должно было быть построено 75-80 заводов и цехов огромной мощности, видимо, покрывавшей все потребности советского машиностроения в литье и поковках [120]. Общий объем соответствующих вложений в машиностроение (в отличие от других отраслей) в «контрольных цифрах» не назван. Очевидно, он был намечен намного выше среднего по промышленности, а основная его часть предназначалась для ВПК.
Реконструкция распределения капитальных вложений в промышленность в семилетке показывает резкий рост вложений в две отрасли: в цветную металлургию, в особенности производство редкоземельных металлов, и в машиностроение, преимущественно оборонное. Среди частично оборонных статей роста продукции машиностроения были приборостроение и особенно «счетные и математические машины» (рост в 4,5-4,7 раза, однако до относительно низкой величины в два с небольшим миллиарда рублей), химическое оборудование (более 3 раз). Даже рост производства технологического оборудования для литейной промышленности намечался лишь в 2,3-2,4 раза, что плохо согласовывалось с грандиозными планами строительства специализированных цехов и заводов.
Если исходить из намечавшегося объема капитальных вложений и наличия основных фондов на начало семилетки, предполагаемый рост национального дохода (или ВВП, который тогда не исчислялся, но легко может быть получен на основе данных семилетнего плана) не выглядел чрезмерно нереалистичным. При основных фондах примерно в 300 миллиардов рублей семилетний план предусматривал капитальные вложения (с учетом средств колхозов) порядка 220 миллиардов рублей, что с учетом возмещения выбытия фондов (15 процентов) обеспечивало их рост примерно на 60 процентов, то есть в таком же объеме, как и рост национального дохода. Однако уже тогда было ясно [121], что восстановительная стоимость основных фондов в СССР была примерно в 1,5 раза выше, чем балансовая. И если исходить из восстановительной стоимости, то при намечавшемся объеме капитальных вложений с учетом выбытия основных фондов (в размере около 70 миллиардов рублей) намечавшийся объем ввода основных фондов позволял обеспечить их прирост лишь на треть от их величины в начале периода. Тогда намечавшийся прирост национального дохода или ВВП мог быть достигнут лишь при совершенно фантастическом увеличении фондоотдачи.
В целом план семилетки был обоснован значительно хуже, чем планы пятой и даже шестой пятилеток. Как следствие, жертвами при его реализации стали сельское хозяйство, жилищное строительство, ряд мероприятий по повышению уровня жизни населения и вложения в специализацию и кооперирование производства. На сельском хозяйстве это сказалось уже в самом конце 1950-х, когда его прежде быстрый рост почти прекратился. Резко замедлился рост реальных доходов населения, вскоре СССР был вынужден начать импортировать зерно, отвлекая валютные ресурсы от закупок новой техники. Сохранение высоких темпов экономического роста с точки зрения распределения ресурсов требовало либо дальнейшего замедления или даже сокращения уровня жизни, либо сокращения военных расходов (при огромном отставании от США в ядерном вооружении, в ВВС и ВМФ), либо того и другого вместе. Все эти пути были равно неприемлемы для советского руководства тех лет.
Большие надежды возлагались на большую специализацию, унификацию и типизацию продукции, для которых в условиях командной экономики существовали объективно большие возможности, чем в рыночной. Немалые возможности давало широкое распространение поточных линий в промышленности. Так, на одном из крупнейших станкостроительных заводов «Красный пролетарий» это позволило увеличить выпуск продукции на одного рабочего в 1,6-2,5 раза при снижении себестоимости на 15-30 процентов [122]. В 1959-1960 годах распространение поточных линий на предприятиях Ленинграда (по которому имелась такая статистика) было исключительно быстрым. Однако возможности ленинградской промышленности по улучшению организации производства были намного больше, чем в остальной стране (за исключением Москвы), и к концу 1950-х поточные линии охватывали лишь несколько процентов от выпуска всей продукции промышленности.
Роковая самоуспокоенность политического и хозяйственного руководства в отношении усилий по внедрению новой техники и улучшению организации производства поддерживалась и тем, что официальная статистика создавала ложную картину не столь большого и к тому же быстро сокращавшегося отставания промышленности СССР по уровню производительности труда от США и других западных стран. Министерства и предприятия, особенно в многономенклатурных отраслях, могли показывать значительное повышение производительности труда, достигнутое за счет скрытого роста цен, а плановые органы не могли, а часто и не хотели уличить их в обмане.
Некоторый шанс для повышения эффективности экономики давали создание и распространение электронно-вычислительной техники и новых экономико-математических методов исследований. Управление из единого центра очень сложной экономической системой, контроль и регулирование ее текущего состояния ранее требовали огромного количества вычислений, притом в короткие сроки. Именно поэтому приходилось искусственно ограничивать число планируемых показателей и номенклатуру распределяемой продукции, что приводило к серьезным диспропорциям как раз по продуктам, не включенным в народнохозяйственный план. Такое новое средство планирования, как межотраслевой баланс, расширяло возможности вариантных расчетов при составлении плана.
Поражает уже сама энергия, проявленная советскими учеными в этой области. Стоило только снять запрет на применение математических методов в экономике, как в эту область исследований буквально хлынул поток высокоталантливых и квалифицированных математиков и экономистов разных поколений. Это, конечно, многое говорит о характере советского общества того времени.
Но практические результаты были невелики. Нередко решения, очевидные из проведенных расчетов, не реализовывались, так как противоречили интересам предприятий. Например, более рациональные схемы перевозок грузов не отвечали интересам транспортников, заинтересованных в росте объема перевозок, даже нерациональных, но оплачиваемых потребителями. В советском руководстве не нашлось человека, который оценил бы потенциальные возможности этого направления научно-практических исследований для экономики. Сам Хрущев, судя по его выступлениям конца 1950-х, мало ориентировался в этой области, равно как и его главный экономический помощник А. Косыгин. В авторитарной стране равнодушие первых лиц чревато огромной недооценкой любого направления. В отсутствие мощной поддержки сверху усилия отдельных хозяйственных руководителей и тем более ученых давали небольшой эффект. Показателен случай, когда талантливый математик и инженер И. Полетаев (в то время военнослужащий) представил в Министерство обороны проект создания сети больших ЭВМ для управления экономикой в мирное и военное время. Начальник политуправления Советской Армии спросил у проектантов: «А где здесь в вашей машине руководящая роль партии?» [123] Те не нашлись что ответить, в итоге проект был отвергнут, а его авторы отправлены в отставку.
На июльском (1960) пленуме ЦК КПСС были названы весьма тревожные данные о развитии машиностроения. План капитальных вложений в эту отрасль (естественно, без военно-промышленного комплекса) выполнялся в 1959-1960 (первый квартал) годы только, соответственно, на 85 и 88 процентов, план по капитальным вложениям в части оборудования в 1959-м — лишь на 88 процентов. Это означало серьезные проблемы с техническим перевооружением народного хозяйства. Еще хуже обстояло дело с качеством проектируемой продукции машиностроения: из 759 новых видов тракторов и сельскохозяйственных машин, представленных в 1959 году на государственные испытания, только 88 были приняты к производству, 186 — забракованы, прочие отправлены на доработку.
На том же пленуме академик В. А. Трапезников откровенно и, пожалуй, впервые публично объяснил усложняющиеся проблемы с научно-техническим прогрессом тем, что до сих пор советская экономика использовала иностранные технические достижения, а теперь приходится опираться на собственные. Но дорогостоящую и требующую большого количества инженерно-технических работников сеть НИОКР в гражданской промышленности требовалось создавать практически с нуля [124].
Конечно, сами по себе приведенные данные не выглядели катастрофическими. План по капитальным вложениям вполне мог быть завышен, а даже несколько принятых к внедрению образцов сельхозтехники свидетельствовали об определенном прогрессе. Но это был первый серьезный звонок: в области наращивания основных производственных фондов начинался кризис. Звонок этот не был услышан не только советским руководством, но и подавляющим большинством советских и западных экономистов (единственное известное мне исключение составляет крупнейший статистик Колин Кларк, который еще в середине 1960-х на слушаниях в конгрессе США говорил о надвигающемся на СССР инвестиционном кризисе).
По-видимому, тогда же появились серьезные затруднения и с обеспечением научно-технического прогресса в оборонной промышленности. Когда в СССР попал образец американской ракеты типа «воздух — воздух» «Сайдуиндер», намного превосходивший советские аналоги, было решено ее скопировать. Однако в образце отсутствовала очень важная часть — чувствительный элемент головки. По свидетельству С. Н. Хрущева, «принцип его работы не составлял секрета, а вот при организации производства завод столкнулся с чрезвычайными трудностями. Брак превышал девяносто девять процентов. Бились долго, ничто не помогало… Электронщики кивали на машиностроителей — нет необходимого оборудования. Пошли к машиностроителям, те сослались на некачественный металл: из того, что им поставляют, лучшего не сделаешь. Металлурги только развели руками — руда поступает такого качества, что скажите “спасибо” и за это. Горная промышленность сослалась на низкое качество оборудования для обработки руд, поставляемого машиностроением. Круг замкнулся». И дальше сын Хрущева вспоминает, как из-за нарушения технологии изготовления краски, использовавшейся в авиационной промышленности, во время войны произошло несколько аварий в авиации. Трех провинившихся — директора, главного инженера и главного контролера завода — расстреляли на глазах руководителей других аналогичных предприятий. «Больше неприятностей с краской не отмечалось. Технология выдерживалась строго», — продолжает С. Н. Хрущев, но «теперь времена поменялись, а система осталась прежней, вот она и не работала». В конце концов производство ракеты, правда, было налажено [125].
При рассмотрении причин затухания экономического роста в СССР в конце 1950-х нельзя обойти и фактор ухудшения качества хозяйственного руководства. На первую роль к началу семилетки выдвинулся А. Н. Косыгин, вовремя поддержавший Хрущева в борьбе с так называемой «антипартийной группой» и к маю 1960-го формально ставший первым лицом в руководстве экономикой. В годы застоя и перестройки с именем Косыгина ассоциировался образ исключительно компетентного, даже выдающегося хозяйственника. Так действительно могло казаться на фоне других членов государственного руководства времен Хрущева и Брежнева. Однако на самом деле на высшем в советской экономике посту Косыгин ничем особенным себя не проявил. Все «успехи» экономической реформы 1965 года являются либо статистической иллюзией (мои расчеты говорят о падении темпов основных экономических показателей в этот период), либо следствием благоприятного стечения обстоятельств, включая влияние погоды на сельское хозяйство.
Конечно, достижения СССР конца 1950-х в экономическом, социальном и оборонном строительстве не только казались, но во многом и были феноменальными. Слова «русское чудо» здесь вполне уместны. Однако сохранялись и многие слабые места советской экономики: низкая эффективность использования ресурсов, отставание в новейших отраслях промышленности, малоэффективное сельское хозяйство. Потребительский рынок оставался дефицитным, а качество не только потребительских товаров, но и многих средств производства — невысоким. Часть из них была обусловлена гипертрофированным развитием ВПК, часть — субъективными ошибками при управлении командной экономикой. Только немногие квалифицированные экономисты (Я. Кваша — в СССР, К. Кларк — на Западе) уже в конце 1950-х заметили появление грозной опасности замедления темпов роста производственных фондов.
МНОГИЕ ИЗ МОИХ СТАРЫХ ЧИТАТЕЛЕЙ сейчас, наверное, думают: «Ну вот, Ханин из белого стал красным». И будут отчасти правы: удручающие результаты перехода к рыночным отношениям в России подтолкнули меня к переоценке многих явлений и событий в советской экономике. С другой стороны, высокая оценка достижений советской экономики 1950-х содержалась уже в моей книге, изданной в последний год существования СССР [126]. Но я вообще считаю недопустимым подходить к научной работе с примитивным вопросом «вы за белых или за красных?». Такой подход до боли напоминает советские времена, когда от общественных наук требовали следования определенным догмам, а не научной истине. И то, что ему нередко продолжают следовать и сейчас, свидетельствует о неуверенности инициаторов и сторонников политических и экономических изменений 1990-х и в своих убеждениях, и результатах своего правления.
Отмечу также, что само по себе признание экономических возможностей командной экономики не дает ответа на вопрос, следует ли к ней возвращаться, не говоря уже о том, есть ли для этого реальные возможности. Сила социально-экономической системы не ограничивается экономикой. Политические и гражданские права граждан, религиозные и многие другие свободы играют не меньшую роль, чем уровень жизни населения или военное могущество страны. Командная экономика преуспевала в периоды ограничения политических свобод и прав граждан. И наоборот, их расширение часто (но не всегда) противоречило экономическим успехам. Очевидно, что граждане России и других стран СНГ хотели бы и того, и другого: гражданских свобод и экономических успехов. Далеко не всегда, однако, такое сочетание оказывается возможным. Ради преодоления экономической отсталости нередко приходится жертвовать политическими свободами. И это происходило не только в СССР. Почти все успехи экономического развития в «третьем мире» сопровождались жестким ограничением политических свобод.
Другая проблема, которая возникает при оценке возможностей командной экономики, состоит в соотношении политических и социально-экономических прав. Советская система предоставляла своим гражданам невиданные для того времени социальные права: отсутствие безработицы, бесплатные образование и здравоохранение и т. д. Эти права частично облегчали развитие экономики, обеспечивая ее образованными и здоровыми работниками, а частично затрудняли, ослабляя стимулы к труду в условиях всеобщей занятости. При этом возникал выбор между расширением прав социально-экономических и прав политических, который не имеет однозначного решения и по-разному решается разными людьми в зависимости от значимости для них тех или иных прав.
Командная экономика, вопреки широко распространенному убеждению, сложившемуся в 1980-х вследствие крупных хозяйственных неудач СССР, может добиваться не худших, а часто и лучших, результатов по сравнению с экономиками самых передовых и быстроразвивающихся государств мира. Если, конечно, это действительно командная экономика, а не ее фикция, как было в 1960-1980-х годах. Утверждения о ее крахе, коллапсе не соответствуют действительности. Советская командная экономика была убита прежде всего неумелыми действиями своих собственных руководителей, а отчасти и усилиями их политических противников.
Главным фактором кризиса советской экономики, первые симптомы которого появились еще в конце 1950-х, стали колоссальные военные расходы. Оставляю историкам судить о том, в какой степени эти расходы были вынужденным ответом на военные приготовления и агрессивные намерения Запада и в какой степени диктовались миссионерским комплексом советской внешней политики и своекорыстными интересами военно-промышленного комплекса. Хотел бы только отметить, что считать такую экономическую стратегию неизбежной для социалистической страны неправильно. И СССР в период нэпа, и современный Китай в последние 20 лет развивали свою экономику при минимальных относительных военных расходах.
Политическая система СССР была построена таким образом, что исключала борьбу мнений в области выбора экономической политики и выбора наиболее компетентных политических лидеров. Есть основания уподобить советскую экономику огромному акционерному обществу: тогда можно сказать, что его главная проблема состояла в выборе совета директоров и правления. Если в отношении критериев развития проблема имела решения, но не решалась вследствие нежелания получать объективную экономическую информацию, то выбор подходящих лидеров, даже в кризисных ситуациях, совершался, как правило, из клановых соображений удобства для номенклатуры, а не в процессе сопоставления политических и экономических программ и действительных достижений потенциальных кандидатов. Когда такие лидеры оказывались достаточно компетентными (как в случае со Сталиным), система могла развиваться относительно успешно. Как только лидер оказывался негодным (как было с его преемниками), система начинала постепенно разваливаться. Не могла успешно развиваться и экономическая теория. Как остроумно заметил один мой студент, единственным человеком, который понимал систему командной экономики, был ее создатель — Сталин, и он унес ее секрет с собой в могилу. Однако и определенные достижения прикладной экономической науки использовались на практике недостаточно.
Мое исследование не подтверждает и правоты расхожего утверждения о том, будто командная экономика способна успешно развивать только традиционные отрасли, но не технически передовые, наукоемкие. В 1950-х СССР создал атомную, ракетную, электронную промышленность, производство вычислительной техники, развивал авиационную промышленность. Советское государство уделяло огромное внимание науке и высшему образованию — интеллектуальной базы наукоемкого производства. Правда, развитие наукоемких отраслей имело в основном военную направленность — но это уже совсем другой вопрос.
Верно и то, что научно-технический прогресс в СССР носил преимущественно заимствованный характер. Но точно так же долгое время развивалась и Япония.
Наиболее заметным дефектом командной экономики была высокая степень дефицитности рынка потребительских товаров. Однако было бы ошибочным считать это ее имманентной чертой. Разумеется, в командной экономике невозможно обеспечить такое разнообразие потребительских товаров, как в рыночной. Но это разнообразие принципиально для 5-10 процентов населения, наиболее состоятельных. Остальные готовы довольствоваться гораздо меньшим разнообразием товаров приемлемого качества, лишь бы они были в наличии по доступным ценам. Такое разнообразие в 1970-1980-х годах обеспечивалось и в странах «рыночного социализма» (Венгрия, Польша), и в странах с командной экономикой (Чехословакия, ГДР). Но советское руководство проявляло редкое безразличие к внутренней торговле и не сумело добиться реализации даже собственных правильных постановлений, хотя такие возможности были.
Могли ли сохраниться высокие темпы развития советской экономики 1950-х в последующий период при более адекватной экономической политике? В 1960-е и особенно в 1970-е в развитых капиталистических странах темпы экономического роста тоже значительно уменьшались. Некоторые из факторов этого уменьшения были специфически западными (например энергетический кризис), другие касались и СССР (ослабление преимуществ догоняющего развития или усиление экологических ограничений). Замедление экономического роста скорее всего должно было произойти и в СССР, но при сохранении возможности опережать в экономическом росте развитые капиталистические страны.
Сейчас с чисто экономической точки зрения возврат к командной экономике представляется вполне возможным, тем более что есть возможность учесть опыт и ошибки 1940-1950-х годов.
Но ответ на вопрос о возможности такого возврата неразрывно связан с вопросом о его политических условиях и о цене, которую готово платить за это общество.
Очевидно, что для разных слоев общества такая цена выглядит весьма по-разному.
Примечания
[1] См.: Г. И. Ханин. Советский экономический рост: альтернативная оценка. — «Коммунист», 1988, № 17; его же. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск, 1991.
[2] А. Бек. Новое назначение. М., 1989, стр. 141-142.
[3] Премьер известный и неизвестный. Воспоминания о А. Косыгине. М., 1997, стр. 188.
[4] См.: Н. Н. Шабанова. О себе и времени, в котором жила. — «Деньги и кредит», 2000, № 10, стр. 67-69.
[5] См.: М. И. Хлусов. Развитие советской индустрии. 1946-1958 гг. М., 1977, стр. 23, 52-62.
[6] Н. К.Байбаков. Сорок лет в правительстве. М., 1993, стр. 17.
[7] См.: В. С. Емельянов. О времени, товарищах и себе. М., 1974, стр. 358.
[8] И. В. Парамонов. Пути пройденные. М., 1966, стр. 208.
[9] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумах ЦК. Т. 7, стр. 145.
[10] Там же, стр. 195-196.
[11] См.: А. Вайнштейн. Народный доход в России и СССР. М., 1969, стр. 102.
[12] См.: The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945 (Ed. by R. W. Davies, Mark Harrison and S. G. Wheatcroft). Cambridge, 1994, p. 269.
[13] См.: Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам. Т. 2. М., 1957, стр. 583.
[14] Там же, стр. 582, 564, 570.
[15] Там же, стр. 574.
[16] Там же, стр. 574, 564.
[17] И. Эренбург. Собрание сочинений. Т. 9. М., 1967, стр. 185.
[18] Цит. по: В. З. Роговин. Сталинский неонэп. М., 1995, стр. 23.
[19] См.: В.И. Вернадский. Дневник 1939 года. — «Дружба народов», 1993, № 3, стр. 7, 14, 21. Удивительно, что в обширной книге Е. Осокиной «За фасадом “сталинского изобилия”», в которой тщательно отслеживаются все сбои в снабжении населения в 1930-х, ухудшение его в 1938 году не отмечается.
[20] См.: Индустриализация СССР. М., 1973, стр. 63, 69-70.
[21] См.: Народное хозяйство СССР в 1958 г. М., 1959, стр. 658-659.
[22] См.: The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945 (Ed. by R.W. Davies, Mark Harrison and S.G. Wheatcroft). Cambridge, 1994, p. 300.
[23] Народное хозяйство СССР в 1967 г. М., 1968, стр. 513.
[24] Индустриализация СССР. М., 1973, стр. 131-132; История Второй мировой войны. Том 2. М., 1974, стр. 376.
[25] Народное хозяйство СССР в 1967 г., стр. 222.
[26] См.: Г. И. Ханин. Советский экономический рост: анализ западных оценок. Новосибирск, 1993, стр. 46, 49.
[27] Там же, стр. 90.
[28] Там же, стр. 137, 141-142. В самой работе Г. Наттера рост промышленной продукции оценивается в 16 процентов, в том числе гражданской — на 10 процентов, а военной — в 2,5 раза. Однако в этом расчете не учитывалась продукция сложного машиностроения, которая во все периоды росла намного быстрее, чем вся продукция гражданского машиностроения. Я скорректировал расчет Г. Наттера с учетом этого фактора за 1913-1955 годы, который составил по приросту 1,4 раза.
[29] История социалистической экономики СССР. Том. 5. М. 1978, стр. 123.
[30] Там же, стр. 67-68.
[31] Там же, стр. 127-133.
[32] Н. А. Вознесенский. Избранные произведения. М. 1979 г. стр. 484.
[33] Народное хозяйство СССР в 1967 г., стр. 230.
[34] Н. А. Вознесенский. Ук. соч., стр. 386; Народное хозяйство СССР в 1967 г., стр. 118.
[35] См.: А. Г.Зверев. Записки министра. М., 1973, стр. 145.
[36] См.: И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. М., 1952, стр. 624, 626; Н. А. Вознесенский. Избранные произведения. М., 1979, стр. 381.
[37] См.: И. В. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 624
[38] См.: З. В. Атлас. Социалистическая денежная система. М., 1969, стр. 285-288.
[39] См.: Е. А. Осокина. За фасадом «сталинского изобилия». М., 1999, стр. 185-186.
[40] И. И. Конник. Деньги в период строительства коммунистического общества. М., 1966, стр. 152.
[41] З. В. Атлас. Ук. соч., стр. 285.
[42] А. Г. Зверев. Ук. соч., стр. 147-148.
[43] А. Верт. Россия в войне. 1941-1945. М., 1967, стр. 125; Ю. Жуков. Крутые ступени. М., 1983, стр. 207, 209.
[44] См.: Е. Осокина. Ук. соч., стр. 222-227.
[45] Н. А. Вознесенский. Избранные произведения. М., 1979, стр. 418.
[46] Там же, стр. 419.
[47] Там же, стр. 419-420.
[48] Там же, стр. 433.
[49] Там же, стр. 433-434.
[50] Там же, стр. 486; Директивы КПСС и Советского правительства. Том 2. М., 1957, стр. 563.
[51] Уголь — на 8,5 процента, сталь — на 7,7 процента. Сократилось только (хотя это очень важно) среднесуточное производство нефти, возможно, из-за захвата немцами месторождений в Дрогобыче. В то же время по сравнению с 1940-м среднесуточное производство электроэнергии — ключевого продукта промышленности — выросло в первом полугодии 1941-го более чем на 13 процентов. Исчислено по данным из кн.: История Второй мировой войны. Том 3. М., 1974, стр. 376; Н. А. Вознесенский. Избранные произведения, стр. 415-416.
[52] M. Harrison. Accounting for War. Cambridge, 1995, p. 190.
[53] Созданные в начале 1939 года, наркоматы общего и среднего машиностроения специализировались на выпуске разнообразной продукции гражданского машиностроения — автомобильной, тракторной, сельскохозяйственного назначения, для легкой и пищевой промышленности и т. д., хотя привлекались и к выпуску военной продукции (например, танков). Лишь значительно позже «средмаш» и «общемаш» стали условными обозначениями соответственно ядерно-энергетической и ракетно-космической отраслей.
[54] Индустриализация СССР, стр. 284-285.
[55] Там же, стр. 204.
[56] Там же, стр. 287.
[57] Там же, стр. 286.
[58] См.: Р. У. Дэвис, О. В. Хлевнюк. Развернутое наступление социализма по всему фронту. — «Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал». Том 1. М., 1997 (экономическая часть статьи написана Р. Дэвисом).
[59] История социалистической экономики СССР. Том 5. М., 1978, стр. 63-68, 162-164.
[60] См.: В. И. Касьяненко. Завоевание экономической независимости СССР. М., 1972, стр. 201.
[61] Народное хозяйство СССР в 1958 г. М., 1959, стр. 658-659.
[62] См.: M. Harrison. Accounting for War. Cambridge, 1995, p. 88.
[63] Источник данных по объему военного производства: P. Kennedy. The Rise and Fall of the Great Powers. N. Y., 1989, p. 355; по занятости в военной промышленности США и Великобритании: С. Вишнев. Рабочая сила. — «Военное хозяйство капиталистических стран и переход к мирной экономике» (Под ред. И. А. Трахтенберга). М., 1947, стр. 82); по занятости в военной промышленности СССР: M. Harrison. Accounting for War, p. 87. Оценки занятости по Германии получены на основе данных о численности занятых в промышленности (10,6 миллионов человек) и доли занятых в выполнении военных заказов (61 процент): The Economics of World War II (Ed. by Mark Harrison). Cambridge, 1998, p. 153, 160.
[64] См.: Промышленность Германии во время войны 1939-1945 гг. М., 1956, стр. 41.
[65] Там же, стр. 234.
[66] Данные по США заимствованы из отчета Трумэна 1944 года и относятся, видимо, к 1943 году (См.: Е. Варга. Изменения в экономике капитализма в итоге второй мировой войны. М., 1946, стр. 107), данные по СССР — на 1943 год (См.: Н. А. Вознесенский. Избранные произведения. М., 1979, стр. 552).
[67] См.: Экономика капиталистических стран. М., 1959, стр. 819.
[68] См.: M. Harrison. Accounting for War, p. 72.
[69] В какой именно степени (в нашем случае это вопрос принципиальный) были привлечены другие наркоматы к выпуску боеприпасов, данный источник, к сожалению, не сообщает. См.: Н. Симонов. Военно-промышленный комплекс СССР. 30-50 годы. М., 1996, стр. 167.
[70] См.: M. Harrison. Accounting for War, p. 83.
[71] См.: Г. А. Куманев. На службе фронта и тыла. М., 1976, стр. 390 (то же самое — и в перезадании этой книги 1988 года).
[72] См.: И. В. Ковалев. Транспорт в Великой Отечественной войне (1941-1945 гг.). М., 1981, стр. 425.
[73] Там же, стр. 12.
[74] Там же, стр. 96.
[75] По «Якам» принята средняя между «ЯК-9» и «ЯК-1» мощность; по «Лавочкиным» — средняя между «ЛАГГ-3» и «ЛА-5»; по «Петляковым» — мощность «ПЕ-2» выпуска 1943 года; по «Ильюшиным» — мощность «ИЛ-2»; по «Туполевым» — «ТУ-2»; по «Мигам» — «МИГ-3». Источники данных по мощности моторов — «История второй мировой войны», том 3. М., 1974, стр. 424; том 6. М. 1976, стр. 354-356; по количеству произведенных самолетов: А. И. Шахурин. Крылья Победы. М., 1990, стр. 288.
[76] К тяжелым бомбардировщикам дальнего действия отнесены бомбардировщики «Б-29» с мощностью моторов около 9 тысяч лошадиных сил, к тяжелым бомбардировщикам — бомбардировщики «Б-17» и «Б-24» л с мощностью моторов 4800 лошадиных сил, к легким и средним бомбардировщикам — бомбардировщики «Б-25» и «А-20б» со средней мощностью 3300 лошадиных сил. Средняя мощность моторов истребителей определена как среднеарифметическая между мощностью истребителей «П-40», «Ф-4», «П-39», «П-51б». По транспортным самолетам мощность установлена в соответствии с мощностью моторов бомбардировщиков соответствующего класса. По остальным типам самолетов мощности моторов определены экспертно ввиду отсутствия данных в известной мне литературе. Источники данных по мощности моторов те же, что и для советской авиации, СССР; по количеству произведенных самолетов — В. Чепраков. Авиационная промышленность. — «Военное хозяйство капиталистических стран и переход к мирной экономике» (Под ред. И. А. Трахтенберга). М., 1947 (имеются ссылки на официальные американские издания).
[77] К тяжелым бомбардировщикам отнесены «Галифакс-5» и «Ланкастер-3», к легким и средним — «Веллингтон-4», к истребителям — «Спитфайер-9». Мощность морских истребителей приравнена к мощности истребителей. Мощность учебных самолетов приравнена к средней мощности моторов истребителей и легких и средних бомбардировщиков, мощность моторов транспортных и специальных самолетов — к мощности моторов средних и легких бомбардировщиков. Источники данных — те же, что и выше, в статье В. Чепракова «Авиационная промышленность» имеются ссылки на английские источники по количеству произведенных самолетов.
[78] Мощность моторов бомбардировщиков рассчитана как средняя между мощностью «Ю-88» и «ХЕ-111», истребителей — как средняя между «МЕ-109г» и «ФВ-190а», для штурмовиков принята мощность «Ю-87». Мощность моторов разведывательных самолетов определена экспертно, учебных самолетов — как средняя между мощностью истребителей и бомбардировщиков, мощность транспортных самолетов приравнена к мощности бомбардировщиков. Источники данных — те же.
[79] В. Чепраков. Авиационная промышленность, стр. 419.
[80] Н. Симонов. Военно-промышленный комплекс СССР, стр. 157.
[81] Военное хозяйство капиталистических стран, стр. 86.
[82] История второй мировой войны, том 6, стр. 382.
[83] См.: Промышленность Германии в период войны. М., 1956, стр. 41, 234.
[84] Там же, стр. 104.
[85] См.: В. И. Дашичев. Банкротство стратегии германского фашизма. Том 2. М., 1967, стр. 270, 273.
[86] Советская военная разведка оценивало число занятых в авиационной промышленности Германии в 1941 году в 750 тысяч человек. («1941 год» (Под ред. А. Н. Яковлева). Книга первая. М., 1998, стр. 751).
[87] С. Вишнев. Промышленность капиталистических стран во 2 мировой войне. М., 1947, стр. 142.
[88] Л. А. Айзенштадт, С. А. Чихачев. Очерки по истории станкостроения СССР. М., 1957, стр. 353, 436, 439-458, 467-468, 518.
[89] См.: Промышленность СССР. М., 1957, стр. 24, 104, 138, 139,199, 206, 243, 275,321, 369.
[90] В. К. Иванов. Как создавался образ советской науки. — «Вестник Российской академии наук», 2001, № 2, стр. 104.
[91] См.: Народное хозяйство СССР в 1958 г. М., 1959, стр. 843; Народное хозяйство СССР в 1960 г.. М., 1961, стр. 783.
[92] К. Ландау-Дробанцева. Академик Ландау. Как мы жили. М., 2000, стр. 143.
[93] См.: А. Федосеев. Западня. Человек и социализм. F. a. M., 1980; А. Шокин. Министр невероятной промышленности. М., 1999.
[94] См.: П. Кнышевский. Добыча. Тайна германских репараций. М., 1994, стр. 35-41.
[95] См.: Н. Симонов. Военно-промышленный комплекс СССР, стр. 252, 260.
[96] А. Шокин. Министр невероятной промышленности, стр. 145.
[97] См.: Экономика капиталистических стран. М., 1959, стр. 819-827, 829.
[98] См.: В. С. Мучник, Э. Б. Голланд. Некоторые особенности современного этапа развития техники и технологии. — «Научно-технический прогресс. Моделирование народного хозяйства». М., 1976, стр. 126-142.
[99] См.: Э. Локшин. Планирование материально-технического снабжения. — «Народное хозяйство СССР». М., 1951, стр. 319. Сборники «Народное хозяйство СССР», ежегодно выходившие в 1947-1951 годах, включали в себя важнейшие статьи по экономическим вопросам, публиковавшиеся в ведущих советских журналах.
[100] См.: Э. Локшин. Планирование материально-технического снабжения, стр. 231.
[101] См.: А. Вайнштейн. Народный доход России и СССР. М., 1969, стр. 161; Народное хозяйство СССР в 1967 г. М., 1968, стр. 888; В. А. Мельянцев. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М., 1995, стр. 181.
[102] См.: М. И. Хлусов. Развитие советской индустрии. 1946-1958 гг. М., 1976, стр. 105-113.
[103] Д. Шепилов. Непримкнувший. М., 2001, стр. 286.
[104] Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам. Т. 3. М., 1958, стр. 670 (по этому же источнику приводятся и другие задания пятого пятилетнего плана, установленные директивами XIX съезда).
[105] См.: Народное хозяйство СССР в 1967 г., стр. 639.
[106] См.: Народное хозяйство СССР в 1958 г. М., 1959, стр. 231.
[107] См.: Г. И. Ханин. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск, 1991, стр. 265.
[108] См.: Там же, стр. 164.
[109] См.: Народное хозяйство СССР в 1960 г. М., 1961, стр. 605.
[110] См.: Г. И. Ханин. Динамика экономического развития СССР, стр. 263.
[111] См.: Там же, стр. 261.
[112] См.: Директивы КПСС и советского правительства по хозяйственным вопросам, т. 3, стр. 638-641.
[113] А. Г. Аганбегян. В первом эшелоне перестройки. Новосибирск, 1989, стр. 22.
[114] См.: М. И. Хлусов. Развитие советской индустрии. 1946-1958 гг., стр. 56-58.
[115] См.: Г. И. Ханин. Динамика экономического развития СССР, стр. 263.
[116] См.: С. А. Хейнман. Проблемы интенсификации промышленного производства. М., 1968, стр. 14-15.
[117] Б. П. Плышевский. Национальный доход СССР за 20 лет. М., 1964, стр. 100.
[118] См.: Л. М. Каганович. Памятные записки. М., 1996, стр. 498.
[119] См.: КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 9. М., 1986, стр. 366.
[120] См.: Там же, стр. 355.
[121] См.: Кваша Я. Б. Амортизация и сроки службы основных фондов. М., 1959.
[122] С. А. Хейнман. Организация производства и производительности труда. М., 1960, стр. 145.
[123] Очерки по истории информатики в России. Новосибирск, 1998, стр. 524-525.
[124] См.: Пленум ЦК КПСС, 13-16 июля 1960 г. М., 1960, стр. 116.
[125] С. Н. Хрущев. Никита Хрущев: кризисы и ракеты. М., 1994, стр. 354-357.
[126] См.: Г. И. Ханин. Динамика экономического развития СССР, стр. 187-191.
Текст статьи приводится по изданию: Ханин Г.И. Советское экономическое чудо: миф или реальность? Статья первая // Свободная мысль. 2003. № 7. С. 52-62; Ханин Г.И. Советское экономическое чудо: миф или реальность? Статья вторая // Свободная мысль. 2003. № 8. С. 58-70; Ханин Г.И. Советское экономическое чудо: миф или реальность? Статья третья // Свободная мысль. 2003. № 9. С. 103-125; Ханин Г.И. Советское экономическое чудо: миф или реальность? Статья четвертая // Свободная мысль. 2003. № 12. С. 61-76.