В конце перестройки начала 1990-х годов обществу предлагалось множество моделей экономического развития: от возврата к классической модели командной экономики до анархо-синдикализма. Проанализировать их все не представляется возможным, да и в этом нет особой необходимости: многие были маловлиятельны и (или) явно нереалистичны. К числу же самых популярных и влиятельных концепций можно отнести (по степени отхода от сложившейся экономической системы и реалистичности) следующие: 1) модифицированная командная экономика; 2) рыночный социализм; 3) теория постепенного перехода к рыночной экономике; 4) радикальная рыночная экономика.
1. Модифицированная командная экономика
Наиболее серьезное и глубокое изложение позиций сторонников модификации командной экономики и социализма содержалось в вышедшем в середине 1990 г. 100-тысячным тиражом сборнике «Альтернатива: выбор пути» [1]. Несмотря на колоссальный тираж, эта исключительно содержательная и квалифицированная книга до сих пор не нашла отражения в экономической литературе, ее попросту замолчали.
Авторы исходили из того, что командная экономика — результат происходившего в мире (по мере изменения производительных сил) процесса обобществления производства, поэтому попытка возрождения частной собственности и рыночных отношений является реакционным явлением, шагом назад для советской экономики [2]. Неудачи в ее развитии с 1958 г. — следствие попыток движения в этом ложном направлении (мой анализ подтверждает данные выводы).
«Кризисные явления в советской экономике свидетельствуют не о крахе централизованного планирования.., а о банкротстве идеи сочетания плана и рынка, которую мы безуспешно пытаемся осуществить начиная с 1965 г. Эта идея неосуществима. Недаром Ленин квалифицировал ее буржуазной утопией... Социалистической экономике, начиная с 1965 г., стали насильственно навязываться элементы производственных отношений прошлой формации». Из этого делался вывод, что предпочтительнее не восстанавливать старый распределительный механизм, тормозящий развитие производительных сил, а создать новый, отвечающий современному уровню их развития и общественной собственности на средства производства.
Отсюда вытекало отрицательное мнение авторов сборника о проводившейся в СССР с 1988 г. радикальной экономической реформе и ее влиянии на экономическое развитие. «Она опять направлена против исторически обусловленного хода общественного прогресса. Именно это обстоятельство, а не какие-то мнимые “враги перестройки”, является причиной углубления кризисных явлений в советской экономике и общественной жизни» [3].
Авторы предсказывали, что, став на путь рыночной экономики, придется восстановить все элементы капиталистических производственных отношений. Они решительно (и провидчески) отвергали возможность достижения экономических успехов на данном пути, подходя к этой эволюции как к общественному регрессу. «Надежды, что на этом пути мы получим экономическую эффективность, что у нас будет как в Швеции или, в лучшем случае, как в США, на что усиленно намекают уставшему от неурядиц обывателю экономисты рыночной ориентации, совершенно беспочвенны». По их мнению, рыночный механизм характерен для слаборазвитых стран, а в развитых «повсеместно идет замена рыночной координации административной, и она, по оценкам западных экономистов, является многократно более эффективной, чем рыночная», имея в виду господство монополий и государственное регулирование экономики.
Развивая эту мысль, они сделали следующий важный вывод: «Сейчас в советском обществе уровень развития производительных сил таков, что рыночный механизм уже не может их эффективно обслуживать. Его время прошло. Мы можем вернуться к нему, если согласимся довольствоваться примитивной продукцией, производимой с помощью примитивного оборудования, если откажемся от технического прогресса... Переходу на экономические методы управления... препятствуют не столько ведомства и бюрократы, сколько современные производительные силы, которые мы все-таки хотим сохранить... Реально путь рыночных реформ ведет страну к экономическому и социальному краху. Для подавляющего большинства населения это будет означать нищету и бесправие, сама же страна будет расчленена на ряд мелких государств, поставленных в зависимость от международных монополий» [4].
Квалифицированный анализ разрушительного влияния демонтажа командной экономики (особенно в долгосрочном плане) характерен и для других авторов сборника. Так, К. А. Хубиев отмечал, что в период экономического кризиса капиталистические страны, в противоположность СССР периода конца перестройки, усиливали государственное регулирование экономики. Он обращал особое внимание на важность обновления основных фондов на ключевых направлениях экономики. «В условиях современной научно-технической революции этого нельзя сделать без разработки и реализации государственных научно-технических программ. Расчет на то, что отдельные самофинансирующиеся хозрасчетные предприятия справятся с этой задачей, был с самого начала ошибочен... отсутствие государственных научно-технических программ обновления основных фондов на самых главных участках экономики — предпосылка углубления кризиса... Таким образом, экономика стоит перед объективной “железной” необходимостью воссоздания и укрепления планового управления. Настойчивые требования его дальнейшего демонтажа просто губительны» [5].
Губительное воздействие перестройки на экономику (и особенно на научно-технический прогресс) отмечал также и А. М. Еремин, цитируя выступление академика Б. Е. Патона на II съезде Народных депутатов СССР, где говорилось об «откровенной недооценке научно-технического прогресса, на фоне которой осуществляется экономическая реформа, о неоправданном ослаблении государственного воздействия на создание и освоение в производстве новой техники» [5].
Анализируя тенденции развития экономических институтов в период перестройки, К. А. Хубиев писал: «Какой же капитализм возможен у нас? Скорее всего, бангладешский или индийский в лучшем случае... Кто составит первое поколение наших доморощенных капиталистов? Ими ведь не будут специалисты высокого класса, руководители научно-технических комплексов, заводов, фабрик. Как предупреждает криминальная практика последних лет, ими будут вчерашние чиновники-казнокрады, взяточники, спекулянты. Дельцы теневой экономики охватили не сферу научно-технического прогресса» [6].
Связывая экономический кризис периода перестройки с демонтажем командной экономики и ее переходом к капиталистической, В. Н. Минаев делает важный пугающий вывод: «Если страна и впредь будет идти по пути внедрения рыночных отношений, то с кризисом может быть покончено только по завершению перевода экономики на капиталистический путь развития. Однако такой выход из кризиса, а он продлится многие десятилетия, не принесет стране изобилия. Оно будет у немногих». Аналогичный вывод делает и Г. С. Родин: «Реформа антинаучна по своему существу, и в течение многих лет только будут отрицательные результаты по сравнению с любым предшествующим периодом послевоенного развития СССР. И это будет продолжаться до тех пор, пока в стране не укрепится новый общественно-экономический строй с соответствующей перестройкой структуры народного хозяйства, пока не сформируется полностью рыночный механизм регулирования экономики» [7].
Именно прогнозирование долгосрочного характера экономического кризиса отличает анализ экономистов марксистско-ленинского направления от сторонников радикальной экономической реформы, которые (и то не все) только в 1990 г. начали осознавать его неизбежность при переходе к рыночной экономике. Но длительность кризиса они определяли в несколько лет, пока не завершится переход к рынку, в то время как их оппоненты связывали окончание кризиса с формированием цельной системы капиталистического хозяйства, что требует нескольких десятилетий. Нет нужды говорить, как отреагировало бы общество на подобную перспективу. Становятся понятны причины замалчивания данного сборника.
Авторы сборника далеки от апологетики существующей системы хозяйствования, они ее критикуют, как и либеральные экономисты, называют затратной и показывают многочисленные изъяны. Принципиальная разница состоит в выводах. Для либеральных экономистов недостатки системы были связаны с неустранимыми пороками социалистической командной экономики, в то время как для авторов сборника они стали следствием ее недостаточной социалистичности (использование товарно-денежных отношений и примитивность методов управления, в том числе планирования). Они ставили задачу выработать антизатратную социалистическую систему хозяйствования. В противоположность либералам с их лозунгом «меньше социализма», они хотели «больше социализма». Вопрос в том, насколько реалистичны предлагаемая ими система и другие идеи в области экономической политики.
Необходимо подчеркнуть, что авторы сборника, наряду со многими общими взглядами на реформирование советской экономики, имеют различные мнения о решении отдельных вопросов хозяйствования и экономической политики. Изложу кратко основные их идеи с необходимыми комментариями.
Большинство авторов сборника противопоставляют меновой стоимости, лежащей в основе планирования советской экономики и придающей ей затратный характер, потребительную стоимость, соответствующую, по их мнению, характеру социалистической экономики. Вот как характеризует данный механизм хозяйствования В. М. Якушев: «Прямая цель социалистической экономики — не просто удовлетворение спроса, а удовлетворение действительных потребностей общества, признаваемых обществом как разумные. Поэтому в ходе перестройки необходимо создание планового механизма изучения, формирования и удовлетворения действительных потребностей людей. Для этого должна быть изменена статистическая отчетность. Она должна отражать не просто рост производства, а степень удовлетворения общественной потребности. Поэтому в зеркале статистики следует отражать три цифры по каждому виду продукции: уровень потребности по данному виду продукции, реальный уровень ее удовлетворения и реальный уровень ее производства». О работе промышленности, сельского хозяйства, сбытовых и снабженческих организаций нужно судить по тому, как сокращается разрыв между должным и реальным.
Далее он конкретизирует: «Механизм изучения и учета потребностей нужно строить на основе демократического централизма и формировать силами всего общества (экономического центра и трудящихся). Необходимо разработать классификатор общественно необходимых потребностей, позволяющих относить их в ту или иную группу на основе четких критериев, а также ранжировать их между собой. Самый высокий ранговый индекс должен быть присвоен конечным потребностям населения. Надо разработать демократические процедуры определения приоритетов удовлетворения тех или иных потребностей и в соответствии с установленными с помощью общественности приоритетами концентрировать материальные и трудовые ресурсы на выпуск соответствующей продукции. Ориентация на потребительную стоимость позволяет по-новому подойти к оценке деятельности предприятий. Трудовому коллективу следует доводить лишь один плановый показатель — номенклатуру производимой продукции. Условия же, необходимые для ее производства, регламентируются посредством системы нормативов... Эффективность деятельности коллектива определяется путем сравнения фактических результатов, полученных в ходе производства, с заданными нормативами».
Для обеспечения качества продукции как главного выражения потребительной стоимости предлагалось использовать квазиметрический объем выпуска продукции. В качестве «радикального средства» предлагалось соединение социалистического соревнования со стимулированием труда, широко используя опыт 1930-х годов. Предлагалось премировать отдельных работников и их коллективы за место, занимаемое в ходе этого соревнования, или в соответствии с количеством отработанных человеко-часов. При этом «плановый орган задает цели соревнующихся, устанавливает показатели, по которым определяются победители, выступает как один из арбитров» [8].
Выдвижение потребительной стоимости в качестве основного критерия деятельности социалистических предприятий вместо меновой стоимости обосновывалось и другими авторами, которые предлагали более детальный механизм ее определения. Этому вопросу была посвящена специальная статья трех авторов [9], а также статьи В. Н. Бобкова, Н. С. Переколина, Ю. С. Перевощикова. Усилия по обоснованию методов учета и планирования потребительной стоимости предпринимались в 1960-1980-е годы (начиная со знаменитой книги О. А. Антонова «Для всех и для себя») в ответ на примитивность методов планирования и учета в СССР, слабо учитывавших спрос и качество продукции. Они противопоставлялись также рыночным ценам, учитывавшим эти важнейшие факторы.
Анализ указанных статей и другой советской литературы по этому вопросу (который, конечно, должен быть продолжен) создает впечатление, что работоспособной альтернативы существующим методам выработать не удалось, поскольку показатели качества и спроса столь многообразны и сложны, что учесть их централизованно практически невозможно.
К тому же их следовало увязать с возможными издержками производства.
Авторы, как мне представляется, не сумели даже показать возможность хотя бы частичного использования предлагаемых методов для улучшения хозяйственного механизма. Тщетность усилий сторонников потребительной стоимости как основы социалистического хозяйствования скорее подталкивала к выводу о преимуществах рыночного механизма перед плановым. Следует в этой связи напомнить, что предпринимавшиеся в 1929-1930-е годы энергичные попытки заменить денежные показатели в планировании и учете на натурально-трудовые не увенчались успехом.
Намного более удачными оказались другие позитивные предложения ученых коммунистического направления. Авторы сборника, вопреки призывам либералов к сокращению капитальных вложений и действиям правительства в данном направлении, обращали усиленное внимание на опасности, связанные со старением основных фондов. Так, К. А. Хубиев указывал: «Как показывает мировой опыт, непременным условием выхода из экономического кризиса... является обновление основных фондов хотя бы на ключевых участках народного хозяйства. Самая наша большая потеря за годы экономической перестройки — это потеря времени, темпов движения. Ошибочно было строить программу ускорения на изношенных на 40% основных фондах... Драматизм ситуации состоит в том, что какие бы модели реформы не принимались, обновления основных фондов не избежать, а терпение народа иссякло» [10].
Однако при этом не было показано, за счет каких источников осуществлять инвестиционную ориентацию, какие направления выбрать в первую очередь. Не ясно было даже, надо ли сокращать военные расходы и в каком объеме, имеются ли излишние производственные мощности и где они размещаются. Программа носила слишком общий, неконкретный характер, в ней также не учитывалась необоснованность немалой части капитальных вложений.
Сильной стороной программы была сопряженная с инвестиционной инновационная направленность, так как для технического обновления экономики требовались большие капитальные вложения. Можно сказать, что сторонники этого направления продолжали придерживаться концепции ускорения, от которой власти уже отказались. Это заметно в приведенных высказываниях К. А. Хубиева.
Столь же энергично и последовательно ее отстаивал и М. Еремин: «План НТП так и не был положен в основу планирования материальных результатов производства... Чем труднее дело с ресурсами, тем больше потребность в их централизации». Говоря о кризисе направления экономической науки, «официально признанном в высших органах партии, правительства и советской власти», он резонно замечает: «Разве это не кризис, когда игнорируется основа роста производительности и улучшения условий труда, без чего нет смысла говорить о каком-то прогрессе». «Именно с точки зрения НТП общенародная собственность, иное народное хозяйство, его возможности перелива и концентрации средств имеют в принципе неоспоримые возможности. И те результаты, которые мы имели когда-то при куда менее развитой экономике, более скромном по размерам инженерном корпусе, подтверждали потенциальные возможности». А. М. Еремин считал практическим инструментом реконструкции экономики общегосударственный план, предусматривающий «систематическое, последовательное перевооружение каждого предприятия через каждые 7-8 лет» [11].
Принципиально новые предложения по реализации управления научно-техническим прогрессом были предложены И. Рубцовым. Стратегию управления НТП должен был вырабатывать коллегиальный орган — консультативный или экспертный совет по социально-экономическому развитию страны. «Непосредственным проводником и исполнительным органом инновационной стратегии, разрабатываемой Консультативным советом, должен стать Национальный инновационный центр (НИЦ), организационно оформленный как единый проектный комплекс, создаваемый в системе Академии наук СССР с двойным подчинением — непосредственно Президиуму Академии наук СССР и Президиуму Совета министров СССР. ГКНТ — этот пассивный, забюрократизированный орган управления НТП, выполняющий в основном координационные функции по развитию науки и техники, должен быть упразднен и заменен активным органом в проведении единой инновационной политики в стране — Национальным инновационным центром. Необходимость такой замены диктуется тем, что НИЦ в отличие от ГКНТ СССР призван осуществлять не частичную функцию в области НТП, а целостную функцию по разработке и реализации общегосударственной инновационной политики в стране. Такого рода инновационный центр, не имеющий по своим масштабам, целям и задачам прецедента в истории развития мировой науки и техники, как раз и призван, образно говоря, не просто стоять рядом с прогрессом, подобно ГКНТ, и заниматься бумажной “координацией”, а непосредственно переводить абстрактный язык результатов фундаментальных и важнейших прикладных исследований на понятный всем язык материальных результатов».
Из дальнейшего описания деятельности НИЦ следует, что он мыслился В. И. Рубцовым как расширенная по своим масштабам организационная структура управления атомным и ракетным проектами в СССР, блестяще оправдавшая себя. Это впечатление усиливается предполагаемым подчинением ему центральных экономических ведомств [12].
Однако прямое заимствование данного удавшегося опыта ставит вопрос о достаточности научно-инженерного и рабочего персонала для решения столь многообразных задач в отличие от двух-трех крупнейших, решавшихся в те годы. И где предполагалось найти руководителей типа И. В. Сталина, Л. П. Берии, С. П. Королева и И. В. Курчатова? Наконец, самое важное — при развитии оборонной промышленности можно было не считаться с величиной издержек. Для развития широкого круга отраслей гражданской промышленности это было невозможно, потому что разорило бы экономику. Как разрешить эту ключевую проблему, автор не показывает.
Рубцов рассчитывал путем создания НИЦ реализовать уже тогда поставленную цель: «Не вдогонку, а в обгон» [13].
Решили же ее при аналогичной структуре в ракетной технике в 1950-1960-е годы.
Высоко оценивая новаторские (хотя очень нелегкие в реализации) идеи В. И. Рубцова, хочу отметить, что близкие идеи более 10 лет назад высказывались двумя новосибирскими учеными из Института экономики СО АН СССР [14].
Важное место в исследованиях этой группы экономистов занимали проблемы теневой экономики. Статья А. А. Сергеева предостерегает от опасности тотальной капитализации экономики, которая большинству советских (да и западных) экономистов казалась тогда эфемерной.
Используя разнообразные источники из периодической печати и весьма квалифицированно произведя собственные расчеты, Сергеев убедительно показывает, что в 1989-1990-е годы теневая экономика уже стала крупнейшей силой, оказывающей огромное разрушительное влияние на экономику СССР. Особенно интересна оценка приписок и якобы потерь (сильно преувеличенных для сокрытия хищений) как источников доходов теневой экономики, из чего следует ее паразитический характер. Он критикует широко распространенные в то время взгляды, что теневая деятельность является следствием административно-командной экономики и товарного дефицита, и резонно задает вопрос о том, чем можно объяснить ее малое распространение в период культа личности Сталина, и не был ли сам товарный дефицит результатом теневой экономики?
В связи с этим он утверждает, что «совбуры» — новые советские буржуа, хозяева «теневой экономики» — являются особым самостоятельным и антисоциалистическим антинародным слоем общества, главным тормозом социалистической направленности перестройки. Этот вывод был направлен не только против прекраснодушных реформаторов, видящих в теневой экономике лишь досадный пережиток командной экономики, но и против лидеров перестройки из числа руководителей КПСС. В связи с этим он справедливо утверждает, что кооперативы в большинстве своем превратились в «легальную верхушку айсберга подпольного капитализма, где “отмываются” деньги, полученные преступным путем». Очень убедительно его обоснование инфляционного влияния теневой экономики.
Очень проницательно Сергеев оценивал результаты предполагаемого акционировании предприятий. Он предвидел, что при выпуске «настоящих (т. е. не именных, а анонимных) акций их контрольный пакет окажется в конечном счете в руках немногочисленных “социально активных” граждан, а это будет означать преждевременную кончину едва народившегося самоуправления трудовых коллективов». Предвидел он и последствия введения продажи квартир населению: «При нашем всеобщем дефиците это обязательно приведет к перекачке ресурсов со строительства “бесплатного” жилья на возведение “платного”» [13].
Рассматривая социально-экономические последствия дальнейшего развития теневой экономики как «подпольного капитализма», Сергеев предостерегал: «Позволить совбурам добиться своих целей — значит ввергнуть страну в пучину господства плутократии, реставрировать капитализм в его худших проявлениях, с все более резкой имущественной и социальной дифференциацией общества, размыванием социальной защищенности трудящихся, массовой безработицей, постоянной инфляцией, падением жизненного уровня основной части рабочего класса и других действительно трудящихся слоев населения». Впрочем, эти последствия (кроме постоянной инфляции) уже тогда предвидели и либеральные экономисты, рассматривая их как временную необходимую плату за переход к рынку.
А. А. Сергеев считал необходимым вынести вопрос о собственности, как «коренной вопрос всей нашей жизни», на всенародный референдум. Весьма профессионально рассматривает он принципиальный вопрос о том, «нужна ли нам частная собственность». Он подвергает критической оценке преувеличенные восторги об успехах стран с рыночной экономикой (США, ФРГ, Швеции и Южной Кореи) и показывает, что советская публицистика игнорирует особо благоприятные условия в некоторых странах или огромные жертвы населения в Южной Корее. Большая же часть населения стран с рыночной экономикой (стран «третьего мира») живет в тяжелейших условиях. На этом основании он ставит под сомнение, что СССР последует по пути благополучных стран, а не стран-париев, ссылаясь, между прочим, и на Г. X. Попова, который в начале 1989 г. выражал опасение, что СССР в этом случае ждет бангладешский или индийский капитализм.
Быть может, самым выдающимся произведением общественной мысли того времени явилась относительно небольшая по размеру книга «Постперестройка» [16], также практически проигнорированная советской печатью. Отличают эту книгу несколько особенностей. Во-первых, очень высокий интеллектуальный и литературный уровень. Во-вторых, широчайший круг охватываемых проблем. В-третьих, малоизвестность авторов сборника, относящихся если не к диссидентской, то определенно к оппозиционной к власти части интеллигенции. Тем более впечатляло страстное отстаивание ими в книге коммунистической идеи.
Исходная общественная позиция авторов книги такова: 1) подход к коммунизму как к гуманистическому ответу на проблемы современной цивилизации и наследнику идей основных религий; 2) отделение коммунизма от его служителей, ответственных за искажение идеи; 3) рассмотрение советского общества как разновидности традиционалистского, вследствие чего терпели неудачи неоднократные попытки в советский период его либерализовать («либерализовать традиционное общество “малой кровью” нельзя, можно лишь спровоцировать его этой либерализацией на консервативную судорогу»). Последнее утверждение говорило о глубоком понимании авторами характера советского общества, что отличало их не только от советских либералов, но и от многих коммунистических фундаменталистов.
Отстаивание авторами коммунистической идеи не означало оправдания ими конкретных действий коммунистической партии, особенно в 1960-1980-е годы. Ключевым событием в процессе деградации советского общества они считают 1968 г. — год начала массовых репрессий против политической оппозиции, «когда нанесли сокрушительный удар по прогрессистам, а заодно и всем прочим инакомыслящим, по сути репрессировав все будущее страны, лишив ее информационной свободы». В результате «партийно-бюрократическая структура все более вырождалась, теряла лицо, предавала интересы народа, становилась рассадником теневой идеологии и, главное, цинизма, приобретшего в середине 1970-х годов характер повального бедствия».
Жесткой критике подвергается экономическая политика периода перестройки. Авторы считали, что ответом на падение мировых цен на нефть в середине 1980-х годов должно было стать «повышение цен, падение жизненного уровня. Но эта мера требовала решимости, жесткости, государственного мужества. Их не было». Без этих мер открывалась дорога теневому криминальному бизнесу, паразитирующему на дефиците, и происходил «криминальный взрыв — невиданный по масштабам альянс бюрократии с криминалитетом». Показ огромной опасности организованной преступности для будущего советского общества — одна из самых сильных и ярких страниц книги, чего не было ни в одном из произведений того периода.
Надо отметить редкую для того времени квалифицированность авторов в отношении последствий форсированного перехода к рыночным отношениям. «Трансплантировать в нашу социальную ткань, не разрушая ее, десятки тысяч социальных, экономических и хозяйственных институтов, обеспечивающих эффективность современного рынка, невозможно. При “пересадке” уже второго или третьего элемента существующая экономика рухнет. Мы не сумеем осуществить в том виде, в каком существуем сегодня, даже нормального контроля над доходами физических и юридических лиц, необходимого для адекватного налогообложения. Тем более утопично построение сколько-нибудь эквивалентного западному рынка с фондовой биржей, ценными бумагами, регулированием финансовой деятельности, эффективным антимонопольным законодательством и пр... Мы приобретем в итоге лишь перекрашенные идеологические фасады, понижение уровня жизни и новых, еще более жестоких хозяев, теперь уже не сдерживаемых даже страхом потерять место в высокой страте» [17].
Авторы противопоставили этой перспективе свой, по необходимости краткий проект модернизации экономики. В определенном смысле он напоминал изначальный для перестройки план ускорения, но был намного более изобретательным и поэтому и реалистичным. Основную и даже единственную задачу советского общества они формулируют следующим образом: «Преодолеть в исторически кратчайший срок отставание производительных сил нашего общества от производительных сил наиболее развитых стран Запада и Востока — стран-лидеров». Именно в решении этой задачи авторы видели возможность преодолеть отставание СССР в различных областях общественной жизни.
Как же они представляли себе решение задачи, которую ранее не раз ставили и, начиная с 1960-х годов, блистательно проваливали? «Чем сложнее наше положение, тем напряженнее должен быть труд, для того чтобы “избыть” беду... Страна должна выбирать между прорывом, форсированным развитием и распадом, деградацией, хаосом». Это уже скорее общественная философия 1930-х годов в СССР: или мы догоним развитые капиталистические страны, или нас сомнут. С тревогой говорят авторы (кажется, впервые) о том, что вместо необходимости напряженного труда в обществе наблюдаются «симптомы “трудового паралича”, апатии, “эрозия трудовой деятельности”». «Это не просто падение трудовой дисциплины, что само по себе не может не вызвать беспокойство, это — мотивационная катастрофа, сознательная переориентация с созидания на добывание, потеря активности, “внутренней” дисциплины, своего трудового “Я”, умения одержимо работать». Поистине, они шагали не в ногу с ротой духовных и политических капитулянтов.
Необходимость нового экономического рывка они обосновывали растущей опасностью необратимого экономического упадка. Их примерные расчеты и сейчас поражают своей дальновидностью, притом, что среди авторов не было профессиональных экономистов, и потому конкретные цифры могут быть подвергнуты сомнению в своей абсолютной точности. «Основной проблемой страны, основной болезнью ее экономики мы считаем колоссально изношенный машинный парк... в совокупности с ничтожной восстановительной способностью нашего машиностроения. Так, за чертой износа находится сегодня: основных фондов — более чем на 400 млрд руб., а производительность машиностроения (восстановительная способность), регенерационный потенциал экономики не превышает 5 млрд руб. Таким образом, используя возможности нашего машиностроения, мы 80 лет должны были бы восстанавливать наш промышленный потенциал при среднем времени обновления машинного парка развитой страны, равного десяти годам!!!».
По их расчетам, в 2005 г. должно было остаться лишь 10% машинного парка. И хотя данный расчет преувеличивал размер выбытия парка оборудования, он верно отражал тенденцию его быстрого сокращения. Единственной серьезной методологической неточностью здесь является сравнение износа основных фондов с восстановительной способностью одного машиностроения, а не всего инвестиционного комплекса плюс чистый его импорт.
Исходя из проанализированных экономических угроз и задач экономического развития, авторы книги определили в тезисной форме, как они оговариваются, стратегию экономического развития СССР: «Мы видим выход в форсированной модернизации промышленности». Значительное место среди средств финансирования такой модернизации они видели в мобилизации излишних запасов и экономии сырья и материалов с помощью преимущественно средств налоговой политики и системы материального поощрения этой экономии. Однако предполагалось и более непосредственное административное вмешательство в этот процесс — «создание специальных предприятий, которые в чрезвычайном государственном режиме проводят извлечение омертвленных ценностей и запасов с выводом их на внешний рынок, специальные административные санкции к тем, кто противодействует выполнению государственной программы, централизация и жесточайшее программирование использования средств, полученных от продажи мертвой части нашего национального богатства».
Создается впечатление, что авторы плохо верят в действенность предлагаемых ими экономических рычагов и возлагают надежды на чрезвычайные административные методы.
При определении источников финансирования модернизации обнаруживается слабость в экономической подготовке авторов сборника в отличие от их экономической интуиции.
Они не смогли произвести расчет средств, необходимых для модернизации экономики, и источников их финансирования. Преувеличены были их надежды на ликвидацию неликвидов. Совсем не упомянута необходимость сокращения военных расходов и снижения личных доходов населения (хотя о необходимости жертв населения в других местах книги говорится). Столь же наивный характер имеют и их представления о будущем хозяйственном механизме.
Новаторским является предложенный авторами книги алгоритм модернизации, предполагающий ориентацию на наиболее передовые производственные, организационные и интеллектуальные ресурсы экономики и общества с последующим распространением их опыта и методов на всю экономику. Этот лидирующий сектор должен был ориентироваться на сбыт своей продукции на внешних рынках [18].
Если обобщить анализ позиции экономистов коммунистической направленности, то можно сделать следующие выводы. Во-первых, наиболее интересные предложения шли из второго, если не третьего эшелона коммунистической интеллигенции, даже полудиссидентов. Первый эшелон оказался интеллектуально бесплоден. Во-вторых, эти авторы проделали блестящий анализ недостатков существующей модели экономики и опасностей радикальной экономической реформы, продемонстрировав высокий профессионализм. В-третьих, позитивные предложения авторов были значительно слабее, они зачастую требовали доработки до жизнеспособного вида. Но многие из них допускали и такую доработку с привлечением компетентных специалистов. Многие авторы недооценивали глубину разложения государственного и партийного аппарата. Только в силу одного этого обстоятельства предложения выглядели сомнительными. Как решить эти проблемы, подавляющее большинство из них не знали.
Концепция двухсекторной экономики
Одна из самых содержательных и оригинальных теорий конечного периода перестройки — концепция двухуровневой экономики, выдвинутая несколькими авторами в различных вариантах. Общим являлось одновременное существование двух изолированных секторов экономики, развивающихся по разным принципам.
К наиболее интересным относится вариант концепции, предложенный венгерской экономисткой Ж. Келен — сотрудницей Министерства финансов Венгрии — в ходе проводившегося в конце 1989 г. — начале 1990 г. международного конкурса на лучшую работу по конвертируемости рубля. Поступившие около 600 работ из 23 стран оценивало международное жюри из известных советских и американских экономистов [19, 20]. Ж. Келен получила вторую премию.
Содержание своих предложений Ж. Келен обобщила в следующем резюме. «При разработке проекта комплексной реформы советской экономики, основным компонентом которой является новая конвертируемая валюта, я исходила из следующих негативных тезисов: 1) ввиду известных факторов объективного и субъективного характера существующая советская экономическая система не может быть за короткое время переведена на рыночный режим. В то же время попытки смешивать и примирять две противоположные модели — планово-директивную и рыночную — пока что ни в одной стране не дали положительных результатов; 3) поскольку рубль обслуживает планово-директивную систему и к тому же находится под инфляционным нажимом, его нельзя превратить в конвертируемую валюту».
После негативных тезисов следуют позитивные: «1) я вижу единственный выход из положения: последовательно разграничивать элементы плановой и рыночной модели, что означает создание двойной хозяйственной системы; 2) планово-директивный сектор должен быть четко определен и ограничен. Богатый опыт ведомств в управлении этим сектором делает их здесь незаменимыми, но их деятельность надо подвергать демократическому контролю, чтобы они не могли расширить сферу влияния данного сектора; 3) вся хозяйственная деятельность вне рамок этого закрытого, ограниченного сектора должна быть оставлена без прямого контроля государственных органов и подвержена влиянию рыночных сил в рамках как можно быстрее создаваемых правовых норм; 4) административно-командный сектор будет обслуживаться и в дальнейшем рублем, финансирование останется подчиненным выполнению планов, но оно должно способствовать сокращению этого сектора; 5) рыночный сектор будет получать новые деньги, которые почти полностью будут конвертируемы с момента рождения; 6) рынок и "хорошая" валюта будут "выманивать" товары на рынок, и их предложение будет повышаться. Рост цен и девальвация курса будут восстанавливать равновесие между спросом на импортные и отечественные товары и на свободно конвертируемые валюты и их предложение» [21].
Очевидно, что Ж. Келен является сторонниками рыночной экономики, и особенность ее позиции — способ перехода к ней, конечно, постепенный. Но сторонниками такого подхода являлись и множество других авторов. Оригинальность Келен — в технологии этой постепенности. Она отстаивает длительное изолированное развитие двух секторов — рыночного и планового [22].
Нельзя сказать, что этот основной пункт ее концепции обоснован в статье достаточно убедительно. Келен противопоставляет две «возможности будущего развития. Первая из них связана с дальнейшими попытками примирить рыночную модель с директивной, как это делалось до сих пор в СССР и странах Восточной Европы во время размаха реформистских течений. Вторая возможность состоит в обособлении двух секторов друг от друга, в увеличении и укреплении рыночного сектора за счет административного. По моему мнению, первый путь уже доказал свою несостоятельность и привел бы к дальнейшей потере времени. Не имеет большого смысла вводить в административно-командную систему рыночные элементы или экономические стимулы. Эта система и модель рыночной экономики полностью противоположны и непримиримы» [23].
Это напоминает доводы экономистов восточноевропейских стран в начале 1960-х годов о невозможности совместить прямой и косвенный хозрасчет [24, 25], хотя на этот раз речь шла о полном переводе на рыночные методы государственного сектора. Ж. Келен считает, что ее «работа не призвана доказать истинность данного тезиса теоретической аргументацией или описанием отрицательного опыта из практики других стран или самого СССР, хотя я полностью признаю, что это было бы очень полезным». Более ясно мысль автора изложена в короткой фразе: «Планово-директивную экономику невозможно улучшить применением таких экономических стимулов, которые предназначены только для стимулирования рыночных механизмов и созданы тем же бюрократическим аппаратом, который отвечает за составление плохих планов». Проще говоря, этот сектор нереформируем (но может быть разрушен реформами), однако без него нельзя обойтись несколько лет. Этот вывод является результатом экономической интуиции, основанной на реальном опыте реформирования. Как же предполагается осуществить разделение на два сектора?
Вполне оправданно опасаясь развала в ходе хаотичного реформирования всей экономики и социального взрыва, автор считает, что «было бы мудрее признать, что в нынешнем тяжелом положении... применение "чистой" сталинской модели могло бы быть рациональным». Редкое и смелое признание для убежденного сторонника рыночной экономики! При этом «необходимо удалить из планово-директивного сектора все чуждые ему элементы (рыночные), "экономические" механизмы или методы» [24].
В состав административно-командного сектора Ж. Келен предлагает включить следующие сегменты экономики: 1) производство предметов повседневного пользования (продукты питания, одежда и предметы домашнего обихода), сырье и полуфабрикаты для их производства; 2) продукцию, необходимую для покрытия обязательств по внешним долгам; 3) энергоснабжение и коммунальные услуги.
В отличие от доминирующего в то время мнения, автор предлагает оставить в составе директивной системы как раз производство повседневных предметов потребления (в отличие от предметов роскоши). Очевидно, что в дезорганизации этой сферы, обеспечивающей повседневные нужды основной части населения, она видит наибольшую опасность для социальной стабильности. Сохранение контроля над сферой, обеспечивающей выплаты внешних долгов, означает включение в этот сектор как минимум нефтяной и газовой промышленности. Наконец, энергоснабжение и коммунальные услуги также обеспечивают повседневные нужды населения и второго сектора.
Обращает на себя внимание то, что в этот сектор ею не включается огромная военная промышленность СССР. В целом, судя по перечисленным отраслям, этот сектор (с учетом нерыночных услуг) должен надолго охватить большую часть экономики или созданного в ней ВВП. В механизме функционирования этого сектора она готова допустить введение реальных относительных цен и реформу заработной платы, но в целом это должна быть классическая чистая административно-командная система [27].
Важнейшей особенностью остального рыночного сектора является создание отдельной валюты для сделок внутри самого сектора, а также с командно-административным сектором. Ж. Келен называет эту валюту новым червонцем (НЧ), в отличие от старого рубля, которым будут, как и прежде, осуществляться расчеты в первом секторе. «Деньги эти должны быть настолько привлекательными, чтобы "выманить" на рынок все те товары, которые ныне исчезают по каналам легальных и нелегальных бартерных сделок. Они должны заставлять производителей делать дополнительные усилия и повышать свою отдачу» [32].
Сторонником двухсекторной экономики был и выдающийся советский экономист Ю. В. Яременко, однако в отличной от предложенной Ж. Келен форме. Концепция Яременко была изложена в 1990 г. в разработанной под его руководством в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР стратегии перестройки экономики страны. Если Ж. Келен исходила из нереформируемости административно-командной системы, то, по мнению Ю. В. Яременко, «глубина структурных деформаций обрекает на неудачу попытки перейти к экономическим методам управления, сделать какие-либо шаги к рынку. Несбалансированная производственная структура, увы, может функционировать только при условии постоянного нарушения законов рыночной экономики» [28, 29].
Впрочем, было и общее: наследие существующей системы, которое невозможно быстро устранить без разрушения экономики, препятствует ее рыночному реформированию. Поэтому предпосылки широкомасштабного развития рыночной экономики он связывал с устранением структурных деформаций силами государственной экономической политики. Попытки преждевременного развития коммерческого сектора, как он показал на основе анализа деятельности кооперативов, разрушают экономику, из чего можно сделать вывод, что «для перехода к рынку предлагается использовать двухсекторную схему управления экономикой». «Представляется целесообразным сосредоточить усилия на формировании рыночного сектора в первую очередь в сфере услуг, части сельского хозяйства (территории Нечерноземного Центра, Севера и т. д.), непроизводственном строительстве. Наибольших успехов следует ожидать там, где предприятия рыночного сектора способны функционировать наиболее самостоятельно, не опираясь на постоянные массовые поставки государственных предприятий тяжелой индустрии. Основная задача государственного централизованно управляемого сектора, в котором необходимо свернуть непродуктивные формы либерализации, должна состоять в реализации структурного маневра» [30, 31]. Уже здесь видно стремление отделить оба сектора, оставив рыночному сферу его относительно автономного развития, причем она оказывалась весьма скромной.
Конкретизируя свою концепцию, Ю. В. Яременко включал в сферу государственного управления экономикой стратегическое управление и систему централизованной поддержки текущего ее функционирования [23]. Из содержания этих функций и форм их реализации следует, что автор включал в сферу централизованного регулирования до устранения структурных диспропорций (что требовало, очевидно, многих лет) большую часть экономики. В формах хозяйственной деятельности обращает на себя внимание создание крупных относительно самостоятельных хозяйственных формирований (несколько в каждой отрасли) вместо отраслевых министерств. Вместе с тем повышается роль Госплана СССР, предлагается восстановить недавно ликвидированные «Союзглавснабсбыты» — один из важнейших инструментов командной экономики.
Нельзя сказать, что схема Ю. В. Яременко была вполне ясной. Но общий ее смысл был очевиден: до устранения структурных диспропорций в экономике необходимо ограничить рыночный сектор целесообразным и безопасным для остальной экономики минимумом, модернизировав в то же время централизованный государственный сектор. Обращает на себя внимание, что автор практически игнорирует проблему разложения государственного аппарата и его низкую квалификацию.
Под структурными диспропорциями, которые предлагалось устранить, понимались гипертрофия ВПК (или внеэкономической нагрузки, как ее называл Яременко), чрезмерная инвестиционная нагрузка в ближайшие 3-5 лет, слабое развитие комплекса социальных услуг, препятствующих трудовой мотивации населения и направленных на гуманизацию экономики, экономически необоснованная товарная и географическая переориентация внешнеэкономических связей. Ключевую роль в структурной перестройке экономики, по мнению автора, должна была сыграть конверсия оборонной промышленности.
Кратко рассмотрим еще две программы двухсекторной экономики. Одна из них принадлежит известному американскому финансисту Дж. Соросу и его научным консультантам (среди которых — В. В. Леонтьев, американский советолог Э. Хьюитт, английский советолог Ф. Хансен, один из основателей МВФ Я. Младек и венгерский экономист М. Тардош). Как вспоминает Сорос, в ответ на просьбу советского посла в США Ю. Дубинина — «подскажите нам, что мы сами можем сделать», он летом 1988 г. разработал концепцию «открытого сектора, который нужно имплантировать в тело централизованной плановой экономике» [32]. Сущность его предложений более подробно высказана в тезисах, представленных, к сожалению, не в оригинальном виде, а в изложении двух советских ученых, активно сотрудничавших с ним в этот период, — С. Б. Чернышева и В. В. Криворотова.
Еще один план двухсекторной экономики в 1989 г. выдвинули советские экономисты В. Д. Белкин, П. А. Медведев, И. В. Нит — план введения обратимых денег, опиравшийся на реализованные товарные фонды потребительского сектора и экспортные поставки, и призванный стимулировать структурные изменения в советской экономике. Здесь за пределами обратимых денег оставались товарные ресурсы отраслей, не ориентированных на внутренний или внешний рынок.
Анализ первых трех программ двухсекторной экономики показывает их большую институциональную и структурную реалистичность по сравнению с более радикальными экономическими программами. Каждая из них имела свои сильные и слабые стороны. Возможна была, по-видимому, их интеграция. Но все они оказали слабое воздействие на государственную экономическую политику.
Постепенный переход к рыночной экономике
Программа постепенных рыночных реформ была разработана в Государственной комиссии по экономической реформе Совета министров СССР, созданной в июле 1989 г. Ее возглавил академик АН СССР Л. И. Абалкин, бывший в то время директором Института экономики АН СССР. Практическая деятельность по подготовке программы осуществлялась работниками его аппарата — Е. Г. Ясиным и Г. А. Явлинским, которых, видимо, и можно считать настоящими авторами этой концепции.
Выработанная концепция являлась значительным шагом в продвижении СССР по пути рыночных реформ. Первым ее отличием от сложившегося к тому времени хозяйственного механизма было более широкое признание многообразия форм социалистического хозяйствования и общественной собственности. Термин «приватизация» еще не употреблялся, и ее проведение не предполагалось. Даже к завершению переходного процесса в 1995 г. планировалось сохранить в государственной собственности и под прямым государственным управлением примерно 30% основных фондов экономики. Долю акционерных предприятий в основных фондах предполагалось довести до 25%, арендных — до 30%, кооперативных — до 15% [33].
Как видно, это все формы общественного хозяйства, хотя и коммерциализированные. При этом экономическая сущность и возможное поведение заимствованных из капиталистической практики форм в другой экономической среде и на базе общественной собственности не были ясны. Здесь был важнее скорее вектор намерений, что точно и быстро заметили экономисты коммунистического направления.
Был взят вполне определенный курс на либерализацию хозяйственной жизни, что проявлялось в планах постепенного расширения доли свободной реализации продукции в общем объеме производства с 30% в 1991г. до 70% в 1995 г. и сокращении доли обязательного государственного заказа с 50% до 18%. Остальную часть отводили добровольному государственному заказу. Менее определенно говорилось о либерализации цен. Предусматривалась также и либерализация внешнеэкономических связей, заработной платы, финансов и т. д. без календарной разбивки [30].
Весь процесс рыночных преобразований растягивался на пять лет — с 1991 г. по 1995 г., в чем и проявлялся их постепенный характер. Он обосновывался опасностью быстрого неподготовленного перехода от одной системы хозяйствования к другой. План постепенной или умеренно-радикальной реформы противопоставлялся двум другим сценариям — консервативному (сохранению в основном старой системы) и радикальному (быстрому переходу к рыночной системе).
При всей внешней разумности доводов в пользу умереннорадикального варианта по сравнению с радикальным он таил в себе очень серьезное противоречие. Алгоритм сопряжения планового и рыночного секторов в течение переходного периода в программе не просматривался, если он вообще существовал. Рыночный сектор оказывался для предприятий заведомо более выгодным (особенно в условиях инфляции), и было почти невозможно предотвратить разрушительный для экономики переток ресурсов, не связанный с лучшим их использованием, в пользу рыночного сектора.
Данный сценарий как раз демонстрировал то, что реально происходило в экономике. Теневая экономика разлагала плановый сектор и дезорганизовывала всю экономику страны. Именно проекты двухсекторной экономики позволили благодаря отдельным денежно-кредитным системам изолировать оба сектора и не позволяли рыночной экономике паразитировать за счет плановой. Фактически в 1989-1991 гг. и реализовывался умеренно-радикальный сценарий, и катастрофическое развитие экономики как раз и вынудило (при нежелании и невозможности в той политической системе) обратиться к радикальному варианту, которого так опасалось тогдашнее советское руководство.
Некоторую радикальность постепенным рыночным реформам придала программа их ускоренного проведения, выработанная правительством СССР весной 1990 г. Подтолкнуло к этому резко ухудшившееся экономическое положение СССР в начале 1990 г., всего лишь через два месяца после утверждения правительством и съездом народных депутатов СССР умеренно-радикальной программы. Стало ясно, что она не способна остановить развал экономики. В связи с этим в правительстве разрабатывались два варианта: откат к административной системе 1985г. и более радикальная экономическая реформа. Первый вариант разрабатывался в Госплане СССР под руководством его председателя Ю. Д. Маслюкова, второй — в комиссии по экономической реформе. В конце концов, признав нереальность и опасность первого варианта (откат мог дойти до уровня 1937 г.), обе группы остановились на втором [33]. Показательно, что с этим выбором согласился и Ю. Д. Маслюков, не готовый, как и большая часть советской бюрократии, на возврат к авторитаризму, несущему ей большие личные и материальные угрозы.
В обосновании принятого 11 марта 1990 г. постановлении Совета министров СССР «О подготовке материалов, необходимых для осуществления перехода к планово-рыночной экономике» говорилось: «Назрела настоятельная необходимость в приближении сроков, а также уточнении намеченных этапов осуществления экономической реформы и, прежде всего, ускорения перехода к планово-рыночной экономике». В изложении Е. Г. Ясина предложенный план был планом радикальной экономической реформы [34, 35]. Однако подвергнутый критике на Президентском совете и Совете Федерации за чрезмерный радикализм, этот проект был модифицирован.
В более умеренном виде изложенный в докладе Н. И. Рыжкова на сессии Верховного Совета СССР в мае 1990 г. проект представлял собой с небольшими изменениями все тот же план умеренно-радикального перехода к рыночной экономике. Об этом говорил график перехода к рынку в течение пяти лет и решительный отказ от варианта шоковой терапии [35]. Серьезными нововведениями стали лишь более определенное допущение частной (трудовой) собственности и признание неизбежности спада производства и жертв населения на первых этапах перехода к рынку.
Радикальная рыночная реформа
Первой полуофициальной программой радикальной экономической реформы (с очень серьезными оговорками) стала знаменитая программа «500 дней». Программе не повезло в экономической и исторической литературе: в момент выхода ее либо восторженно восхваляли сторонники скорейшего слома коммунистической системы и СССР, либо столь же яростно проклинали противники. Но вдумчивого профессионального анализа ее содержания не было ни у тех, ни у других. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что от нее очень быстро отказались ее учредители — М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин.
Для выработки программы была создана рабочая группа в составе ряда известных (в роли свадебных генералов) и малоизвестных ученых, а также некоторых членов правительства Н. И. Рыжкова, устранившихся от участия в рабочей группе. Фактически работой этой группы руководил Г. А. Явлинский, назначенный заместителем Председателя Совета министров РСФСР и председателем Комиссии по экономической реформе Совета министров РСФСР — прыжок в карьере, возможный только в такое революционное время.
С учетом того, что на составление программы отводился всего один месяц, ошибки были неизбежными. Верно и то (в чем ее упрекал Л. И. Абалкин), что при ее подготовке были использованы наработки правительственных программ, в составлении которых принимали участие Е. Г. Ясин и Г. А. Явлинский.
Наиболее бросающимся в глаза и существенным отличием программы «500 дней» от других была концепция экономического Союза. В соответствии с характером поручения двух президентов авторы представили свое видение экономической части Союзного договора, в котором от прежнего Союза ничего не оставалось. При этом волей-неволей им пришлось вторгнуться в сферу большой политики. В полном противоречии с Конституцией СССР (уже привычный к этому времени правовой нигилизм) создавалось объединение по типу Европейского союза.
Эта идея соответствовала чаяниям национальной бюрократии и части интеллигенции союзных республик, но прямо противоречила азбучным принципам международной экономической интеграции, предполагающей для такого рода объединений относительную близость уровня экономического развития входящих в них стран. Между тем в этот Союз должны были войти страны, не обладающие рыночными институтами, с подорванной денежной системой. Создавался совершенно нежизнеспособный и к тому же неправовой конгломерат. Он неизбежно развалился бы при попытке его реализации хотя бы при решении вопросов о субсидиях отдельным республикам и ассигнованиях на содержание общесоюзных органов.
Свое название — «500 дней» — радикальный план получил прежде всего за заявленное намерение создать основы рыночной экономики всего лишь за 500 дней вместо пяти лет, отводимых в правительственной программе. Действительно, этот срок может вызвать оторопь. Для обсуждения и принятия тысяч законов, не говоря уже о подзаконных актах, для функционирования рыночных институтов и обучения методам их работы десятков тысяч ведущих сотрудников требуются годы. Только слабой общеэкономической образованностью и острым желанием быстрых перемен можно объяснить, что первоначально эта программа была встречена почти с восторгом значительной частью советских экономистов (я, увы, не был исключением). В лучшем случае речь могла идти об опасной игре в необратимость реформ.
Вместе с тем, более тщательное изучение текста программы позволяет усомниться в ее чрезмерном радикализме. Начну с вопроса о собственности. В ней не шла речь о быстрой «капитализации» экономики. Впервые употреблялся термин «приватизация», но ее размеры предполагались весьма ограниченными, поскольку с самого начала авторы программы исходили из платности разгосударствления и приватизации и широкого привлечения в этот процесс трудящихся. Наиболее наглядно видна умеренность авторов в социально- экономических преобразованиях из прогнозируемого в программе изменения доли отдельных укладов в промышленности. Доля частного сектора даже к концу 20-летнего периода предполагалась в размере лишь нескольких процентов. Более значительной она намечалась лишь в таких областях сферы услуг, как торговля, общественное питание, бытовое обслуживание, а также в сельском хозяйстве и грузовом автомобильном транспорте. Правда, в приложении указывался преобладающий размер основных фондов, подлежащих приватизации, но очевидно, что имелись в виду и приватизация, и разгосударствление [32].
Другим свидетельством умеренности и частично социалистического (хотя этого слова в тексте программы не было) характера намечаемых преобразований было огромное внимание к сохранению уровня жизни и социальных гарантий для населения. Наиболее очевидное его проявление — установление к концу переходного периода минимальной заработной платы для мужчин трудоспособного возраста в размере 138 руб. в месяц при средней заработной плате в 1989 г. в 240,4 руб. К другим социальным гарантиям относились индексация доходов в соответствии с ростом потребительских цен, введение пособия по безработице, социальное вспомоществование для бедных и почему-то право на собственность и доходы от нее [27, 28].
Конечная цель этих социальных гарантий — создание социально ориентированной экономики и недопущение даже в переходный период (в отличие от правительственной программы) падения уровня жизни населения. При всем благородстве поставленных социальных целей авторы явно недооценили реальное состояние советской экономики: степень ее дезорганизации, негативное влияние на социальное расслоение стремительно растущей теневой экономики, уровень внешней задолженности и т. д. Реально было лишь замедление снижения реальных доходов населения.
Оторванность авторов программы от жизни отчетливо видна в их рассуждениях о теневой экономике. Они рассматривают ее исключительно как продукт разложения дефицитной командной экономики и надеются на значительный положительный эффект от ее легализации. Ее паразитическая и грабительская сущность попросту игнорируется. Утопичны были методы (и особенно результаты) макроэкономической стабилизации, которую планировалось достичь уже в первые 100 дней проведения реформы благодаря сокращению бюджетных расходов и кредитных вложений, малой приватизации и распродаже свободного государственного имущества. Возникающие трудности и реальное время проведения этих мероприятий не принимались во внимание. Столь же призрачны были надежды на быстрое формирование рыночных институтов. Совершенно не замечалось авторами моральное разложение советского общества в этот период.
Вместе с тем отдельные разделы программы производят хорошее впечатление. Так, глубокое понимание состояния экономики показывает раздел, посвященный структурной политике и конверсии, в котором авторы воспользовались разработками Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР.
В целом программа «500 дней» является зеркалом состояния значительной части советской экономической науки того времени — незрелость ее в институциональных вопросах, оценке состояния общества и умении прогнозировать экономические явления, и в то же время — понимание физического состояния экономики и сохраняющийся социальный романтизм (в лучшем смысле этого слова). Можно с уверенностью утверждать, что принятие программы быстро обнаружило бы ее утопичность, а кризис советской экономики продолжался бы примерно так же, как и без нее. В то же время это была полезная в учебном плане попытка набросать комплексную экономическую программу экономических преобразований для выявления возникающих при этом проблем.
Последующая судьба программы «500 дней» весьма показательна. Поддержанная первоначально М. С. Горбачевым и Б. Н. Ельциным, она не была осуществлена ни на союзном, ни на республиканском уровне по многим не до конца ясным причинам. Депутатов Верховного совета СССР мог испугать ее чрезмерно радикальный характер и весьма убедительная критика ее Л. И. Абалкиным [27], а также фактическое упразднение многих союзных органов власти.
Более парадоксально отношение к этой программе российских властей. Она была практически без обсуждения одобрена Верховным советом РСФСР уже через несколько дней после ее опубликования (!), но безо всяких объяснений так и не проведена в жизнь и практически дезавуирована рядом мероприятий в экономической политике. Уже в октябре 1990 г. Г. А. Явлинский подал в отставку. Можно полагать, что эта программа для Б. Н. Ельцина была скорее средством политической борьбы с центром, нежели имела практическое значение. Имеются свидетельства того, что он опасался в результате ее реализации подорвать свои шансы на избрание на пост президента России в июне 1991 г.
Только после этих выборов возникла потребность в новой программе экономических реформ в России. Центром ее разработки стало Министерство экономики РСФСР, которое в июле 1991 г. возглавил Е. Ф. Сабуров. Следует иметь в виду, что по сравнению с летом 1990 г. экономическое положение СССР и России значительно ухудшилось. Основными отличиями программы Сабурова от программы «500 дней» стали: 1) упор на бесплатную приватизацию как более быструю; 2) ускоренная либерализация цен; 3) готовность допустить инфляцию; 4) введение российского рубля, что практически означало выход России из состава СССР20. Очевидно, что это была еще более радикальная программа, чем «500 дней», но она даже не рассматривалась ни правительством России, ни Верховным советом РСФСР.
Выводы
Безусловно, впервые в истории СССР гласность позволила выявить весь спектр экономических концепций, существовавших в советском обществе. То, что ранее выходило только в самиздате или тамиздате ничтожными тиражами (или закамуфлированно в легальной литературе) теперь открыто распространялось по всей стране, влияя на понимание широкими кругами интеллигенции происходящих в экономике процессов и вариантов экономического развития. Вопрос в том, насколько общество способно было квалифицированно оценить качество предлагаемых альтернатив. Это зависело от уровня экономического образования, общего интеллектуального уровня общества, интересов и общественных предпочтений его членов, состояния экономики и общественной жизни. Судя по голосованию на выборах и опросам общественного мнения, основная часть интеллигенции воспринимала экономические концепции скорее эмоционально, нежели рационально. Даже профессиональные научные работники в подавляющем большинстве были долгое время не готовы оценить качество предлагаемых программ. В этом сказывались дефекты экономического образования в СССР и длительное отсутствие гласности в экономической науке.
Низкий уровень экономических знаний был характерен и для советского руководства. Поэтому оно с большим опозданием реагировало на изменение экономического положения и было неспособно оценить относительные достоинства предлагаемых программ. На его действия влияли материальные интересы (например, выгоды спонтанной приватизации) и давление общественного мнения.
Выявились сильные и слабые стороны экономической науки. К сильным можно отнести способность реально оценить состояние экономики сторонниками всех концепций. Наиболее глубоко его оценивали в Институте народнохозяйственного прогнозирования, где давно вели соответствующие расчеты. Намного хуже обстояло дело с обоснованием предлагаемых реформ.
В целом советская экономическая наука оказалась плохо подготовлена к этой проблеме — сказались многолетние гонения на объективные исследования в области экономической теории, которые отвращали от нее наиболее талантливых членов общества. Нужно скорее удивляться не провалам в данной сфере, а появлению довольно содержательных концепций. Их авторами чаще всего были не именитые сановники от науки, а ранее малоизвестные научные работники, готовившие тексты экономических программ, даже если они и подписаны были свадебными генералами от науки (за исключением работ под руководством академика Ю. В. Яременко). Перестройка и гласность позволили намного лучше установить, кто есть кто в экономической науке. Впрочем, на этой волне также всплыли научные демагоги и «мыльные пузыри».
Однако самым большим недостатком почти всех экономических программ было игнорирование социально-нравственного состояния общества, национального менталитета (об этом упоминала только Ж. Келен). Данный фактор мог игнорироваться лишь при стабильном состоянии общества и реформах ограниченного масштаба. Здесь же речь шла чаще всего о коренных реформах. Дело, возможно, не только в «экономическом кретинизме», т. е. неспособности выйти за рамки чистой экономики, но кое-где — и в выгодности такой позиции.
Осознание взаимосвязи экономических преобразований и социального поведения населения стало происходить лишь на самом закате перестройки у отдельных российских исследователей и никак не сказалось на подготовке реформ. В 1990 г. В. В. Криворотов говорил: «Если честно отвечать, то сейчас некому строить экономику. Индустриализация, или реформы, или перестройка — назовите как угодно, предполагают того, кто все это делает. Вот этого "кто" просто нет, он отсутствует» [17].
Развивая этот тезис, С. Б. Чернышев писал: «У нас 100 млн маргиналов... Наше общество на самом деле — общество маргиналов, они у нас составляют большинство». Говоря о рыночных реформах, он предсказывал: «После этого, во-первых, будет грандиозный бардак, во-вторых, мы при этом, в лучшем случае, продвинемся с 10-х годов XVII века до 1830-х годов. Неизбежны тяжелейшие социальные последствия». Поясняя свою мысль о незрелости советских общественных наук и самосознания советского общества, он продолжал: «Мы находимся в ситуации полного непонимания того, что же надо делать, непонимания от начала до конца...».
В. В. Криворотов поэтому полагал, что «в этих условиях реформа возможна, только если появится так называемый просвещенный государь или реформатор. Как он появится — вопрос загадочный» [19]. Не стану обсуждать достоверность приведенных данных о количестве маргиналов — их источники не указывались и вряд ли вообще существовали, но, по крайней мере, авторами ставился вопрос о социальном фоне реформ и делался вывод о об опасности их поспешного и всеобщего проведения.
Еще более остро влияние социально-нравственного состояния советского общества на проведение реформ показывалось М. П. Казачковым. Основное внимание он уделяет коренным отличиям российского общества от западного и восточного и влиянию советского периода на его состояние. «Лак культуры на Западе слой за слоем накапливался веками и образовал довольно прочную конструкцию. Все же, чем сегодня располагает советское общество, это тоненькая пленочка, чуть схватившаяся лишь в последние десятилетия упадка режима. Ведь все, что Россия к Октябрю 1917 г. накопила в культуре, было затем безжалостно выскоблено, как при самом топорном криминальном аборте... С тех пор основная масса населения утратила последние остатки и этих традиционных крестьянских ценностей, и из народа во многом превратилась в толпу социально и культурно перемещенных лиц, а интеллигенция в ее классическом понимании просто вымерла».
Вслед за Иосифом Бродским он сравнивает общество с пирамидой, в основании которой находится национальное подсознание, из чего делает совсем нетривиальный для сторонника демократизации общества вывод, что «если действительно существенная перестройка национальной пирамиды по всей ее высоте все же каким-то образом осуществится, то результатом ее с необходимостью станет разрушение этнокультурной самобытности данного народа, то есть в той или иной степени его исчезновение».
Явный «западник» Казачков тем не менее считает, что конвергенция с Западом «принципиально невозможна. Основные свойства национального менталитета нимало не изменились, так что типологически речь, видимо, идет об очередной русской утопии. Конвергенция, осуществляемая технократами (как и в 1917 г., и вообще всегда с лучшими намерениями), — это... сооружаемая из подручного материала еще одна идеологическая морковка на линии исторического горизонта, и она обречена на неограниченное удаление по мере "приближения" к ней» [16].
Справедливости ради следует отметить, что изредка указанные мысли посещали умы и высокопоставленных государственных деятелей. Так, отвечая на вопрос о том, верит ли он в перестройку, Л. И. Абалкин ответил: «Нет, пока у нас мальчишки пишут в лифтах бранные слова... Пока не появится новое поколение, в котором с детства двигателем будет стыд — народ будет падать глубже, и перестраиваться будет некому» [13]. Впрочем, никаких практических выводов из этих справедливых замечаний сделано им не было.
Советское общество и государство, определяя экономическую политику в период перестройки, не могли опираться на достаточно глубокую научную ее проработку интеллектуальным сообществом, расплачиваясь таким образом за многолетние его гонения. Однако все же у сообщества оказалось немало здравых и ярких идей, в основном, у аутсайдеров. Но власть оказалась неспособной воспринять их.
Примечания
1. Альтернатива: выбор пути. М., 1990. Далее в этом разделе приводятся ссылки на данный сборник с указанием авторов статей и страниц.
2. Мелентьев А. Ю. Ленинское наследие и вектор перестройки //Указ. соч. С. 8.
3. Якушев В. М. Не разрушать, а созидать // Указ. соч. С. 35-36.
4. Якушев В. М. Не разрушать, а созидать // Указ. соч. С. 37-38.
5. Хубиев К. А. Второе дыхание реформы // Указ. соч. С. 99.
6. Еремин А. М. Собственность — основа всей экономики, общества // Указ. соч. С. 172; Хубиев К. А. Указ. соч. С. 101.
7. Минаев В. Н. Что главное нужно сделать, чтобы выйти из экономического кризиса // Указ. соч. С. 136; Родин Г. С. Альтернатива: социалистический выбор и рынок // Указ. соч. С. 435.
8. Якушев В. М. Указ. соч. С. 46-49.
9. Сиськов В. И., Долгин В. Г., Ельмеев В. Я. Основа противозатратности // Указ. соч. С. 210-239.
10. Хубиев К. А. Указ. соч. С. 104.
11. Еремин А. М. Указ. соч. С. 172, 179, 184.
12. Рубцов В. И. К эффективной государственной инновационной политике // Указ соч. С. 269-271.
13. Там же. С. 273.
14. Мучник В. С., Голланд Э. Б. Некоторые особенности соврменного этапа развития техники и технологии. Научно-технический прогресс. Моделирование народного хозяйства. М., 1976. С. 70-142.
15. Сергеев А. А. Пир состояться не должен! // Указ. соч. С. 52-54, 66-67.
16. Кургинян С. Е., Аутеншлюс Б. Р., Гончаров П. С., Громыко Ю. В., Сундиев В. Ю., Овчинский В. С. Постперестройка. Концептуальная модель развития нашего общества, политических партий и общественных организаций. М., 1990.
17. Кургинян С. Е. и др. Указ. соч. С. 24, 27-29, 37-38, 68.
18. Кургинян С. Е. и др. Указ. соч. С. 12-13, 15, 83, 86-89.
19. Казачков М. Лента Мебиуса // Дружба народов. 1991. № 5. С. 235, 238- 239,247.
20. Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс. С. 86.
21. Окончание. Начало см.: ЭКО. 2008. № 12.
22. Как сделать рубль конвертируемым. М., 1990. С. 3.
23. Как сделать рубль конвертируемым. С. 134-135.
24. Как сделать рубль конвертируемым. С. 119-120.
25. Ханин Г. И. Экономическая история России в новейшее время. Т. 1. Новосибирск, 2008. С. 186.
26. Как сделать рубль конвертируемым. С. 119-121.
27. Как сделать рубль конвертируемым. С. 123.
28. Проблемы прогнозирования. 1990. № 2. С. 3.
29. Проблемы прогнозирования. 1990. № 2. С. 6.
30. Там же. С. 40-45.
31. Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу. М., 1991. С. 42.
32. Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс. С. 120-123.
33. Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс. С. 124;
34. Ясин Е. Г. Российская экономика. М., 2002, С. 143-145.
35. Рыжков Н. И. О концепции перехода к регулируемой рыночной экономике // Трудный поворот к рынку. М., 1990. С. 526-556.
36. Переход к рынку. М., 1990. С. 68, 73, 220.
37. Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики. М., 1996. С. 96.
Текст статьи приводится по изданию: Ханин Г.И. Экономические дискуссии конца периода перестройки (начало) // ЭКО. 2008. № 12. С. 39-57; Ханин Г.И. Экономические дискуссии конца периода перестройки (окончание) // ЭКО. 2009. № 2. С. 85-103.