Воспоминания относятся к раннему детству и школьным годам. Рассматриваются предвоенный период в Латвии, эвакуация и военный период в Средней Азии и на Урале, возвращение в Латвию. Дается характеристика родителям и другим ближайшим родственникам, влиянию родителей на характер и поведение. При рассмотрение школьных лет дается характеристика школьным товарищам и учителям, отношению к изучаемым предметам. Большое внимание уделяется прочитанным книгам в разные периоды школьной жизни и их влиянии на личное поведение и мировоззрение. Характеризуются внешние приметы жизни в Латвии в послевоенный период. Показывается отношение к важнейшим событиям политической жизни в СССР в этот период и их влияние на отношение к официальной идеологии. Особенно подробно рассматривается влияния дела врачей и десталинизации, важнейшим событиям международной жизни и их оценке в тот период. Показывается появление интереса к экономике и его влияние на выбор профессии.
Рассказ о детстве и юности я оставил в качестве завершающей части своих воспоминаний. Мне казалось более важным прежде всего рассказать о наиболее важных в творческом отношении периодах моей жизни. Но, конечно, они в немалой степени объяснялись особенностями моего характера, образа жизни и окружающей обстановкой периода моего детства.
Я родился 11 июня 1937 года в Дагде в независимой тогда Латвии. Дагда тогда была местечком в Восточной части страны недалеко от Двинска (теперь Даугавпилс). В небольшой заметке в Википедии говорится только о численности населения в 1897 года — немногим более 1,5 тысяч человек, из которых две трети составляли евреи. Это неудивительно, так как население занималось преимущественно торговлей и ремеслом — традиционными занятиями евреев. Но уже в 1935 году доля евреев составила 53 %. Остальную часть населения судя по вероисповеданию до революции преимущественно составляли латыши и литовцы. Мне было очень приятно, что в Википедии отмечается, что жителями Дагды был знаменитый русский философ Лосский и советский и российский экономист Ханин Гирш Ицыкович. В России я такой чести не удостоился
Судя по довольно значительной доле нееврейского населения, до революции Дагда не входила в черту оседлости и, следовательно, не являлось гетто. Это имело важное значение, так как для жителей гетто в силу их гражданского состояния и бедности часто была характерны приниженность и робость. Так что мой друг Владимир Шляпентох только из моего поведения точно определил, что я не еврей из гетто. Такими же были мои родители и сестра.
Мой отец Ицык Гиршевич Ханин (1903 года) был как раз торговцем. Он владел небольшим магазином книг и канцелярских принадлежностей. Мать Мира Абрамовна (1904 года) была учительницей русского языка и директором местной русскоязычной начальной школы, в которой преимущественно учились, скорее всего, еврейские дети. К моему стыду я не удосужился заняться своей генеалогией. Несколько раз собирался этим заняться, но при первых трудностях бросил. Не занялась этим, к сожалению, и моя сестра, проживающая сейчас в Израиле и имеющая наряду с гражданством Израиля и гражданство Латвии. Точно знаю только об одном деде со стороны отца — раввине. Раввины были очень уважаемыми людьми в еврейской среде. Они не только были религиозными проповедниками, но и решали споры между евреями. Разумеется, я узнал об этом только после смерти Сталина, своего деда я не видел. Кажется, он умер до моего рождения.
Материально, исходя из социального статуса родителей, моя семья относилась по тогдашним меркам к среднему классу и материальных лишений мы не знали.
Я в семье был вторым ребенком. Первой (в 1932 году) родилась моя сестра. У евреев рождение мальчика было более важным событием, чем рождение девочки. Женщины были далеко не так угнетены, как в мусульманских странах, но все же до сих пор в синагогах женщины сидят отдельно от мужчин на втором этаже. Поэтому мое рождение было не только для отца, но и для матери большим праздником. И я с рождения был любимцем родителей. Этого до сих пор не может забыть моя сестра и обиду держит и сейчас.
Свое ранее детство я совершено не помню. Только по рассказам матери знаю, что очень любил покушать. Когда меня товарищ звал играть в обеденное время я отвечал: подожди, я покушаю. Эту слабость хорошо и вкусно покушать я сохранил на всю жизнь, подвергая в отчаяние жену, вынужденную готовить всегда на обед все три блюда.
Нашу жизнь круто переменил приход советских войск и советской власти в июне 1940 года. Она нас касалось не только из-за того, что мой отец был частным собственником. Он был еще и видным в местечке сионистом — можно сказать, вождем сионистов, при том самого правого толка — сторонником Жаботинского. Сионистов советская власть уже тогда терпеть не могла и рассматривала как своих политических противников. Но в меньшей степени, чем латышских националистов. Поэтому в ходе высылок из Латвии в мае-июне 1941 года они, сколько мне известно, не пострадали, но страху отец, конечно, натерпелся. Магазин был национализирован перед самой войной.
О влиянии прихода советской власти на повседневную жизнь в Латвии знаю из последующих воспоминаний родителей и книг Вилли Лациса. Пришел, конечно, разнообразный дефицит. Жителей Латвии поражали некоторые особенности поведения советских людей, связанных с убогостью советской торговли и слабости потребительского сектора промышленности. Так рассказывали, что жены советских офицеров ходили в кино в купленных в латвийских магазинах сразу после ввода советских войск красивых шелковых ночных рубашках, которые они приняли за платья. Отмечу также, что вхождение Латвии в состав СССР не привело к возможности поездок в «старый» СССР, на границе сохранялся пограничный режим. Поэтому отцу не удалось увидеть своих родственников (двоюродного брата и сестер) в Москве.
Начало войны вспоминаю только в связи с бегством из Дагды, которая очень быстро оказалась в зоне боевых действий. Подавляющее большинство еврейских жителей Дагды не собиралось эвакуироваться: сохранялись воспоминания о цивилизованном поведении немцев в период оккупации в ходе первой мировой войны. И, конечно, пугали большие трудности в период эвакуации. На решение эвакуироваться моих родителей повлияли враждебность, которые к отцу испытывали местные латвийские националисты как вождю сионистов. Главарь местных националистов, давно ненавидевший отца, сразу после начала войны сказал отцу: придут немцы, я с тобой рассчитаюсь. Поэтому отец сумел раздобыть грузовик и посадил туда нас и наших ближайших родственников (сестру и ее сына). Был еще и другой грузовик с евреями. Вспоминаю, как мы попали под немецкую бомбардировку и нам пришлось прыгать с грузовика и прятаться в канаве. На границе со старым СССР подстерегала другая опасность. Пограничники не пропускали грузовики. Второй грузовик поэтому повернул назад и все его пассажиры, конечно, погибли. Но отец проявил терпение, и оно оправдалось. По какой-то причине граница открылась, и мы пересекли ее. Почти все оставшиеся евреи Дагды вскоре после прихода немцев были расстреляны, преимущественно латышскими националистами по приказу немцев, который они охотно выполняли. Конечно, в этих расстрелах принимали участие небольшое число латышей, но сочувствовали немцам, несмотря на традиционную вражду латышей к немцам, намного больше. Потеря независимости Латвии и репрессии в советский период и материальные лишения оттолкнули от советской власти очень многих латышей. Все это (и многое другое) аукнулось в 1991 году.
Конечно, эвакуация спасла всем нам жизнь. И мы должны быть благодарны советской власти и Красной Армии за это. Хотя, конечно, они сражались за свои более важные для них цели. Эта благодарность проявляется в Израиле.
В эвакуации мы первоначально попали в Поволжье — деревню недалеко от Камышина. Там никогда не видели в глаза евреев и очень были удивлены, что это нормальные люди. По рассказам сестры, после того как шок прошел, приняли достаточно гостеприимно, как только могли в советской деревне периода войны — голодно, но терпимо. Так тогда жили все. Но вскоре, возможно, в силу приближения немцев, мы переехали в среднюю Азию в небольшой город Катта Курган в 76 км от Самарканда. Отец в это время работал в трудовой Армии. Мать поступила на работу учителем в школу. Тетя Слава в столовую поварихой. Сестра и двоюродный брат Абраша пошли в школу. Жили на подселении в доме узбеков. Я оставался на попечении то у мамы, то у сестры. На карточки можно было только не помереть, так что выживали распродавая какое-то вывезенное из Латвии добро, на переводы отца и, подозреваю, подкармливание тети Славы за счет столовой. Голодная жизнь в Узбекистане в это время хорошо описана в воспоминаниях о Анне Ахматовой. Первые проявления антисемитизма заметили уже тогда. Как рассказывает сестра, мальчишки бегали около них, называя их Абрамом и Сарой. Удивленная она спросила у Абраши: откуда они знают твое имя?
Но уже в начале 1943 года мы переехали в город Кизел Молотовской области, где в качестве работника отдела снабжения Кизелшахтостроя работал отец. Здесь у меня появляются первые смутные воспоминания. Прежде всего о лютых морозах. Затем о культурных событиях военных лет. Помню уже победные сводки, которые своим неповторимым голом читал Юрий Левитан. Затем кинофильмы о войне Бесхитростные, но волнующие, с участием замечательных актеров. Здесь вспоминаю фильм Два бойца с Бернесом и Андреевым и песню из этого фильма. Многие другие волнующие песни военных лет. Например, о Днепре: «Ой Днепро, Днепро, ты плывешь вдали и вода твоя как слеза». Потрясающее до сих пор «Вставай страна огромная «Лебедева-Кумача. И всеобщее ликование в День Победы.
Мама, конечно, работала в школе учителем. Сестра и двоюродный брат учились в школе. Тетя Слава поварихой в столовой. Почти ничего не помню о уровне питания. Во всяком случает о чувстве голода не помню. Видимо, выручала и тетя Слава. Меня, конечно, кормили в приоритетном порядке. В Кизеле в 1944 году пошел в школу. Но об учебе в ней решительно ничего не помню.
После Победы в течение года продолжали жить в Кизеле. Для возврата в Латвию все еще требовалось разрешение. И оно пришло только весной 1946 года, И надо было ждать окончания учебного года. Так что в путь отправились только в июле 1946 года. Поездка железной дорогой было очень долгой, кажется, целую неделю. Попутно отмечу, что говоря о работе железных дорог в СССР историки пишут в основном о грузовых перевозках, наиболее успешных. Пассажирские, как и все остальное, что связано с жизнью людей оставались долгое время (до 1956 года) в ужасном состоянии и с точки зрения времени в пути и удобств пассажиров в пути и на станциях (в последних, кроме самых крупных, буквально до 2010 годов). Ехали в общем вагоне, и он был переполнен пассажирами. Часто было очень душно.
По пути домой надолго (кажется, на три недели) остановились в Москве у моих тетушек — Гите и Соне. Они были одинокими и жили в коммунальной квартире из двух комнат в очень хорошем районе около метро Таганская. Там мой отец впервые после более чем двадцатилетнего перерыва встретился с ними и двоюродным братом Борисом, тоже уехавшим из Латвии в Москву после начала первой мировой войны (в 1930-е годы они даже не переписывались из-за опасности для них такой переписки). Простились очень молодыми и встретились уже пожилыми. Встреча, конечно, была очень волнующая. Соня работал в типографии и по ленинскому призыву вступила в партию. Борис был большим начальником — начальником главка кожевенной промышленности в Министерстве легкой промышленности и, конечно, тоже членом КПСС. Нас, детей, приняли с большой любовью и окружили вниманием и заботой, тем более что своих детей у тетушек не было.
Москва на меня произвела огромное впечатление. Особенно Казанский вокзал и метро, Красная площадь, улица Горького. Я по последующим рассказам тети Гиты все допрашивал ее, видела ли она во время праздничных демонстраций Сталина.
О возвращении в Дагду не могло быть и речи — она почти полностью сгорела, все евреи уничтожены. Не было где жить и работать. Решили поехать в Ригу — столицу Латвии.
Приехали в прекрасный июльский день. У вокзала пассажиров ожидали красивые пролетки. Такси я не помню. На этой пролетке нас доставили в гостиницу. Но вскоре мы переехали в квартиру в самом центре города: недалеко от железнодорожного вокзала, продовольственного рынка, центрального парка и школы. Тем, что мы так хорошо устроились в жилищном отношении мы обязаны двум факторам: объективным и субъективным. После войны в Риге оказалось много свободных квартир. Евреев уничтожили, а многие богатые латыши были репрессированы в 1941 году или уехали с немцами, опасаясь репрессии за сотрудничество с ними. Кто-то ушел в лес к партизанам. Сказалось, скорее всего, и приобретенная в ходе работы агентом по снабжению предприимчивость отца. Сам факт переезда в столицу Латвии с его большим культурным и промышленным потенциалом явился для нас счастливым событием.
Я вместе двоюродным братом был зачислен в железнодорожную школу в километре от дома. В то время было раздельное обучение мальчиков и девочек. Поэтому сестра была зачислена в женскую школу, тоже недалеко от дома, в которой учителем русского языка работала мама.
Помню свою первую учительницу. Она была для нас богом и воинским начальником. Большими интеллектуальными способностями не отличалась. На мой вопрос о происхождении фамилии Наполеон ответила: значит на поле побеждает. Даже мне это показалось сомнительным. Но арифметике, аккуратному письму, первоначальным сведениям по истории, литературе и географии научила и порядок в классе поддерживала. Я учился очень хорошо и радовал родителей отличными оценками.
Несколько особенностей жизни в Риге в то время запомнилось. Обилие инвалидов на тележках и немецких трофеев в виде мотоциклов, легковых автомобилей, других предметов личного пользования (например, часов). Через несколько лет эти инвалиды исчезли. Не знаю, насколько точны сведения Солженицына о том, что их всех выслали на удаленный остров, чтобы не портили вид городов. Похоже на традиционные действия Сталина.
Несколько лет ходили слухи о действиях антисоветского подполья, прежде всего убийствах работников советского и партийного аппарата, милиционеров и военнослужащих.
Начал ходить в кино, сначала на детские фильмы, потом с мамой и сестрой и взрослые. Перед сеансом проходили концерты или лекции политического содержания.
Из фильмов произвели большое впечатление трофейные фильмы. Их для получения доходов от кинематографа часто показывали. Думаю, они впервые зародили у советских людей большие сомнения в тяжелой жизни при капитализме. Западная жизнь в них изображалась часто в весьма благополучном виде. Среди этих фильмов запомнился, конечно Тарзан, комедии с участием прекрасных американских и немецких артистов и артисток. Среди отечественных фильмов запомнилась Молодая гвардия. Ее герои (как и одноименной книги) вызывали восхищение и желание подражать. Даже спустя 70 лет я удивлял докторов и медсестер своими насмешками над их предупреждениями о том, что будет больно во время медицинских процедур: Вы, наверное, не читали Молодую гвардию, молодогвардейцам было намного тяжелее. Молодые действительно не читали. Такое же сильное воздействие оказали «Как закалялась сталь» Николая Островского и «Овод» Этель Войнич. Их главные герои восхищали меня своим мужеством и верностью своим убеждениям, несмотря на все беды от этой верности. Они формировали мои представления о настоящих мужчинах и определили мое поведение на многие годы. Много читал и о героях гражданской войны (Чапаев, Котовский) и Великой отечественной, особенно о выдающихся летчиках (Покрышкин, Кожедуб). Сам не занимаясь спортом с интересом читал о спортсменах. На долгие годы запомнилось, как ленинградские болельщики провожали в Москву на всесоюзные соревнования своего кумира — чемпиона денинграда по плаванию. Они спели ему песенку: «О бедный, бедный, Гоша по сравнению с Москвой ты еще галоша». Я люблю ее приводить своему коллеге Дмитрию Александровичу Фомину, получая от него или давая ему какую-то выдающуюся книгу иностранных авторов по истории или макросоциологии (по экономике нет необходимости).
Как ни странно, образование Израиля летом 1948 года как личное впечатление не запомнилось. Видимо, родители оберегали от этой потенциально скользкой темы, хотя советское руководство некоторое время поддерживало Израиль и сыграло большую положительную роль в его создании в пику Великобритании. При том, что они, конечно, были этому очень рады. Сбылась многолетняя мечта отца. Произвело впечатление отлучение от социализма Тито которого еще совсем недавно расхваливали как героя войны и выдающегося вождя социалистической Югославии. Но никаких мыслей по этому поводу не возникло, кроме сожаления.
В 4-5 классах произошло для меня историческое событие. Я записался в районную библиотеку с детским отделом и начал «пожирать» книги. Среди них первоначально преобладали обычные географические и «про войну». Среди них запомнились книги о военной технике периода войны первых послевоенных лет, где наряду с советской техникой рассказывалось о военной авиации США и Англии, которая, оказывается, была очень хорошей. Среди географических запомнились книги о знаменитых путешественниках, преимущественно, иностранцах. Как-то попались воспоминания Крупской начала 1930-х годов, где положительно говорилась о «врагах народа» Бухарине. Каменеве, Зиновьеве и многих других, расстрелянных в 1937 году. Это посеяло сомнение в справедливости их осуждения, раз сама жена Ленина хорошо о них отзывалась. Прочитал хорошо написанную книгу журналиста Юрия Жукова «На Западе после войны». Запомнилось описание знаменитых футбольных матчей 1945 года команды Динамо с английскими командами и отличной от советской политической жизни стран Запада, особенно Англии и Франции. Надолго запомнились огромные зарплаты знаменитых футболистов и актеров. «Их нравы». Описание разгрома министром внутренних дел Франции социалистом Жюлем Моком всеобщей забастовки осенью 1947 года. Книга Жукова пробудил интерес к политике.
В детские игры играл мало. Пару раз в футбол с мячом из материи. Зато научился благодаря отцу играть в шахматы и это стало увлечением на долгие годы. Купил или взял в библиотеке учебник шахмат и начал учится играть по этому учебнику. Как раз в это время проходил чемпионат мира по шахматам. Среди четырех его участников трое были советские шахматисты — Ботвинник, Смыслов и Керес. Было приятно, что самыми сильными (на многие годы) оказались советские шахматисты и шахматистки. Так что впереди были не только в балете, но и в шахматах. В газетах печатались с комментариями партии этого турнира, и я их разбирал. Запомнился незамысловатый стишок о турнире: справа три богатыря — Ботвинник, Керес и Смыслов, слева пламенный в игре Эйве едет на коне. Для совершенствования игры записался в детский шахматный кружок при городском Доме пионеров. Он размещался в бывшем средневековом дворце Президента Латвии. Там было и много других кружков. Преимущественно технических, но и художественных. Ими руководили опытные преподаватели. Сам факт предоставления бывшего дворца Президента под дом пионеров говорил о внимании к детям и детскому творчеству. В шахматном кружке проводились занятия и организовывались турниры. Здесь я постепенно добрался до 2 разряда. Дома иногда с переменным успехом играл с отцом.
Материально мы жили относительно неплохо. Я не испытывал лишений ни в отношении питания, ни одежды и обуви. Позволяли себе и культурные развлечения в виде посещения кино, цирка. Родители много работали. Из праздников запомнились еврейские: пасха и новый год. Отец читал еврейские молитвы. Мама готовила еврейские блюда. Отец в эти праздники ходил в синагогу не столько молиться, сколько общаться с другими евреями. Среди друзей родителей были почти исключительно евреи — уцелевшие жители Дагды и вновь приобретенными в Риге. Отец в первые годы работал директором магазина канцелярским принадлежностей, использовав старые навыки. Среди знакомых тоже было много работников торговли, в том числе потребительской и производственной кооперации (артели), которых было довольно много. Наверное, были там и злоупотребления, многих из которых нельзя было избежать. Для них главным врагом была ОБХСС (отделы по борьбе с хищениями и спекуляцией). Часто я слышал разговоры: этого «взяли». Опасность подстерегала и отца. Поэтому в конце 40 годов он перешел на более безопасную работу в контору по сбору металлолома. Работа мамы учителем, а потом секретарем директора женской школы приносила ей удовлетворение. Она пользовалась уважением коллег и учениц. Довольно много занималась репетиторством. Это давало немалые дополнительные доходы.
В начале 1949 года начались (или, лучше сказать, усилились) неприятности в отношении власти к евреям, которые впервые стали доходить до моего сознания. Мы выписывали еврейскую газету Эмес и вдруг она перестала выходить. Дошли новости и о прекращении деятельности Еврейского антифашистского комитета. Большие неприятности возникли и у латышей. Весной 1949 года многих из них в одну ночь выслали в Сибирь. Но до меня это событие не «дошло». Не помню и разговоров об этом.
В конце 1949 года начался новый этап в моем интеллектуальном развитии. Я заболел ангиной (или бронхитом) и попал в больницу. Помню, что в палате было почему-то совсем немного народа, временами я один. Мне было скучно, и я попросил маму покупать мне газету «Правда». Тогда как раз в Болгарии происходил процесс видного болгарского коммуниста Трайчо Костова и его «сообщников» и «Правда» печатала довольно подробные отчеты об этом процессе. Они были весьма интригующими, и я с большим интересом их читал. Что-то в этих отчетах меня насторожило. С тех пор регулярное чтение газет стало для меня нормой. До недавнего времени я считал это очень редким явлением (которому иногда огорчался за то, что лишило меня других детских радостей). Но вот совсем недавно узнал, что очень известный публицист Эрнст Генри начал читать газеты в 7 лет. Совсем недавно с восхищением слушал как очаровательный мальчик 8 лет Миша Шаханов — сын известной актрисы Анны Банщиковой правильно отвечал на очень сложные вопросы о знаменитых ученых и художниках. Я бы в этом возрасте так ответить не мог. Правда, отец Миши окончил Гарвард, а мой два класса религиозной школы.
В отношении 5-7 классов лучше вспоминаю свое отношение к отдельным предметам, но не учителей и смутно товарищей в этом возрасте. C, большой охотой ходил в школу. С удовольствием изучал историю, географию, математику, русский язык и литературу, хуже относился к биологии и совсем плохо к рисованию и черчению. Было еще и пение, к сожалению, вместо музыки. Конечно, вступил в пионеры. Практически в них вступали все школьники, за исключением самых отъявленных хулиганов. С удовольствием носил пионерский галстук. Один раз был в пионерском лагере, где за успехи в шахматах мне поручили поднять флаг. Официальные пионерские ценности унаследованные, как позже выяснилось, у бойскаутов были вполне благородные и оказали в моральном отношении положительное влияние на меня.Но не отвращал и советский и коммунистический довесок — вполне отвечал тогдашним настроениям.
Летом 1950 года началась корейская война и я по развешенным на стендах газетам внимательно следил за ходом военных действий. Особенно подробно о них писала газета Красная звезда, публикуя не только сводки командования Корейской народной Армии, но и военные обзоры Н. Толчанова и карту военных действий, которые внимательно изучал. Об участии советских военных в этих действиях и, тем более, о виновности в войне Северной Кореи я тогда не подозревал.
Сделаю некоторое отступление о особенностях жизни в Риге и их влияние на меня в это время. Тогда я об этом не задумывался. Больше всего влиял внешний облик совершенно европейского города с красивыми зданиями в центре города, хорошо оборудованными парками, чистыми улицами и парками, старинными зданиями в старом городе. Положительные следы буржуазного прошлого волей — неволей проникали в сознание даже ребенка через внешний облик города, благодаря пусть и осторожным, разговорам родителей со знакомыми о отсутствии товарного дефицита, более высоком качестве потребительских товаров в досоветской Латвии.
В городе почти изолированно жили три национальные общины: латышская, русская и еврейская. Домами, по моим наблюдениям, они практически не общались. В моей школе учились только русские и евреи, латышский изучали недолго и плохо. В результате знали буквально несколько десятков слов и выражений. Это не сильно мешало жизни: продавцы и государственные служащие латышского происхождения хорошо знали русский язык. В самой Риге в результате бегства латышского населения и приезда русского и еврейского для работы в промышленности, торговле, государственном аппарате и в вооруженных силах (в Риге размещался штаб Прибалтийского военного округа) латыши оказались в меньшинстве. Как они относились к советской власти я, конечно, не имел представления. Лишь иногда со слов родителей узнавал о неблагоприятном сравнении с досоветским прошлым. При том, что даже тогда, чтобы их задобрить Латвия по уровню обеспечению потребительскими товарами находилась в привилегированном положении по сравнению с РФ. Тем не менее, дефицит продовольственных товаров даже в Риге остро ощущался. Меня уже посылали в очереди за маслом и сахаром, и я частенько простаивал в них часами. Это к вопросу о чуть ли не идеальной товарно-денежной сбалансированности в конце сталинской эры.
Партизанское движение к концу 1940-х годов сошло на нет. Помогла, видимо, и высылка в Сибирь наиболее антисоветски настроенных латышей. Казалось, что латыши сникли и чувствовали себя жителями оккупированной страны. Собственно, так и было.
Так и литература и жизнь начали незаметно подтачивать мои детские советские убеждения.
Настала пора рассказать о моих родных и рижских родственниках (были еще московские). Раньше я о них только упоминал. Начну, конечно, с родителей. О них принято, хотя бы для приличия, говорить хорошо, какими бы они ни были. Мне не требуется соблюдать приличия.
Сохранилась их фотография почти сразу после свадьбы, когда им было лет 27-29. Мать — красавица со жгуче черными глазами. Очень приятное и серьезное лицо отца с небольшой горбинкой носа, не оставляющей сомнения в национальности. На всю жизнь у них сохранилась взаимная влюбленностью. И в словах, которые о многом говорят. Иначе чем Мирцале он ее не называл, а она его Ицале. На детях за все годы помним с сестрой только одну ссору. Он как-то пришел домой подвыпивши и она велела нам с ним не разговаривать. С тех пор он не приходил домой пьяным. При близких обстоятельствах через 15 лет мне хватило тоже одного раза гнева жены.
Знавшие их по Дагде описывали их в молодости. Я уже писал, что отец был ярым сионистом. При этом он был замечательным оратором, завораживавшем своим красноречием слушателей. Долгое время я тоже по рассказам бывших студентов очень увлекательно читал лекции — в отца. Евреи Дагды его очень уважали также за рассудительность и уравновешенность. В маме кроме красоты, отмечали внимание к ученикам и доброту. Я их запомнил уже в возрасте после 40, перенесших очень серьезные жизненные испытания. Они наложили отзвук на их внешность — появилась седина и морщины. Нашим воспитанием специально не занимались-только силой примера: взаимной любовью, добротой, заботой о нас. Много работали. Очень мало покупали себе одежды и обуви, прежде всего нам. Мы росли: нам требовалась одежда и обувь на новый рост. Скорее всего, откладывали что-то на всякий случай. Почти не пили, разве, что на еврейские праздники и редкие встречи с друзьями. Много читали: мама русскую художественную литературу, которую очень любила. Часто с удовольствием читала нам стихи Пушкина, Лермонтова и Некрасова. Папа любил в свободное время читать газеты и книги еврейских авторов (особенно Шолом-Алейхема). Немного стыдился своей малообразованности (он окончил всего два класса еврейской религиозной школы). Поэтому русским языком владел слабо и когда нужно было писать документы на помощь приходила мама. Смешно выговаривал некоторые русские слова: вместо шашки саски. По воскресеньям водил меня в баню. Мама, когда еще был относительно мал — подышать свежим воздухом в находящийся на окраине Риги Межапарк, где был ухоженный лес и зоопарк. Туда надо было минут сорок ехать на трамвае. Мы доставляли им мало хлопот. Особенно я. Учился хорошо, не хулиганил, на родительских собраниях меня хвалили. Дома читал книжки. У евреев ученость была в почете. Жаль, что не приучали меня к физическому труду, лишь иногда колол дрова (отопление долго было печным) и приносил их домой на четвертый этаж. Больше забот доставляла сестра: училась в школе так себе, требовала красивой одежды и обуви. В 1950 году поступила в педагогический институт на факультет математики.
После 1950 гола я уже имел возможность помогать маме и сестре, пользуясь своими знаниями по истории. Для мамы мукой были обязательные политзанятия. Я ей объяснял самую страшную, философскую четвертую главу «Истории ВКП (б)». Малюсе и ее подругам перед экзаменами весь учебник.
Тетя Слава по-прежнему работала поварихой в столовой и приносила нам кое-что оттуда. А когда приходил в гости с радостью кормила меня. Двоюродный брать учился в той же школе, но у него как старшего были свои взрослые интересы и друзья. Меня он ласково называл пупсик.
C переходом в 8 класс воспоминания о школьной жизни становятся более отчетливыми. Помню большинство учителей и некоторых соучеников. Далеко от воспоминаний видного деятеля Академгородка Михаила Качана, который смог в 70 лет вспомнить и охарактеризовать почти всех соучеников. Память у меня оказалась намного хуже. Да и не сохранились фотографии класса как у Качана.
В целом с 14 лет начался новый этап детства — переход к юности. И физически, и интеллектуально. Недаром евреи в 13 лет отмечают переход во взрослую жизнь мальчиков (бармицва).
Этот период для меня начался вступлением в комсомол. Критерии приема здесь были более строгими, чем в пионеры. И хотя мне, кажется, нечего было волноваться, волновался. Все обошлось благополучно. Но никаких воспоминаний, связанных с комсомолом, не сохранилось.
Перейду к учебе. Наибольшей любовью пользовалась история. Ее преподавала яркая молодая женщина, только что окончившая Ленинградский Университет, где слушала лекции моего (и ее) кумира — академика Тарле. Изучали и мировую историю (в основном, западных стран) и российскую и советскую. Довольно подробно, так что основные факты усвоили в отличие от современных российских школьников, которые в истории фантастически невежественны (впрочем, об этом же рассказываю применительно к английским школьникам). Рассказывала очень увлекательно, особенно о французской революции и Наполеоне. Ее рассказы подтолкнули подыскать литературу о Наполеоне. Нашел «Наполеон» Тарле. Совершенно необычная для скучной советской исторической литературы яркая и увлекательная книга с художественным описанием характера Наполеона его окружения, друзей и врагов, внутренней жизни Франции и международных отношений, она на многие годы определила мою оценку качества исторической литературы. Объяснение исторических событий было марксистским и следовало общим историческим установкам, но это у меня не порождало тогда больших сомнений. Конечно альтернативные оценки не поощрялись, да их до смерти Сталина и не было. Интерес к истории подогревался многочисленными историческими художественными произведениями. Среди них были «Чингис-Хан» и «Батый» В. Яна, «Петр I» А. Толстого, книги о декабристах и Крымской войне. О последней у Сергеева-Ценского.
С большим удовольствием изучал географию, преимущественно политическую и экономическую. Нас неплохо учили ее. Из этого курса получил первоначальное представление о экономике стран мира, ее показателях. CША и другие западные страны выглядели неплохо. Хотя прямые сравнения с СССР не проводились. В середине 1980-х годов мне пришлось при невозможности найти работу по специальности полгода самому преподавать школьникам географию.
С таким же удовольствием изучал литературу с начала дореволюционную, потом советскую. Учительница была неплохой и прививала нам необходимые эстетические оценки произведений и отдельных писателей. Тогда полностью или в отрывках прочитал наиболее важные произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова, Льва Толстого, затем крупнейших советских официальных писателей. Меньше нравились Гоголь и Салтыков — Щедрин. Их герои казались курьезными. Только совсем недавно я понял их значение как характерных для России — независимо от времени. Один из авторов знаменитого сборника. Из глубины вышедшего в 1918 году считал, что Гоголь и Салтыков — Щедрин исчерпывающе показывают Россию. Читая, к своему стыду впервые, Историю одного города Салтыкова-Щедрина убеждаюсь в справедливости этой оценки. К сожалению, не изучали иностранную литературу.
В старших классах изучали английский язык. Но обучение было достаточно примитивным: грамматика и очень простые тексты по переводу. Зачем он нужен никто не понимал.
Тогда в школе изучали еще логику, психологию и астрономию. Они мне были интересны и давались неплохо. Жаль, что их перестали изучать.
Из естественно — научных наиболее близкой была математика. Хорошо давалась алгебра и тригонометрия, гораздо хуже геометрия, так — сяк химия и физика. Запомнился химик своими рассказами о «вредителях» 1937 года и ехидностью. Одному плохо успевающему ученику он говорил: ставлю три за будущие заслуги перед родиной.
В целом учителя были достаточно добросовестными и относительно квалифицированы. Что касается учеников, то после 7 класса по результатам экзаменов самые ленивые и хулиганистые отсеялись. Остальные, в подавляющем большинстве, старались. Было несколько звезд по отдельным предметам, среди остальных преобладали «хорошисты». Что важно: отношение к учебе у подавляющего большинства школьников было достаточно серьезным и ответственным. Хорошо успевающие пользовались уважением товарищей (кроме зубрил). Как-то уже в 2000 годы встретил бывшую студентку с внуком 12-13 лет. Он произвел на меня хорошее впечатление, и я высказал предположение, что он имеет хорошие оценки. Он обиделся: я что, ботаник? Я не сразу понял, причем здесь ботаника.
Мне помнится, что большинство учащихся было довольны учителями за знания и справедливое отношение к ученикам. Скорее всего, во многих других школах было хуже, особенно в мелких городах и сельской местности.
В это время во всю шла борьба с космополитизмом и «низкопоклонством» перед Западом. Объявлялся приоритет русских чуть ли не во всех областях науки и техники. Это уже тогда казалось мне перебором. Впоследствии родилась поговорка о России как родине слонов. В борьбе с космополитизмом был и антисемитский контекст, я его тогда не уловил. Не помню, чтобы родители мне его объяснили. Но среди учеников и учителей я антисемитизма не чувствовал. Не жаловалось на это и сестра. На бытовой антисемитизм на работе не жаловались и родители (возможно, я что-то в этом отношении забыл). Пропаганда дружбы народов оказалась достаточно эффективной среди молодежи. Так было в моем окружении. Возможно, в других местностях и местах было иначе. Определенно там, где было за что бороться: в науке, искусстве, государственном аппарате. Но здесь бытовой антисемитизм тесно взаимодействовал с государственным. Мы уже знали, что в престижные вузы вход евреям закрыт. К ним относились и многие факультеты Латвийского Государственного Университета.
Стал гораздо более зрелым в чтении. Запомнилась то ли купленная, то ли найденная книга 1946 года (позднее ее бы не издали) английского офицера Долглейша «Как мы планировали второй фронт». В ней подробнейшим образом рассказывалось, как тщательно английское командование планировало второй фронт, особенно его тыловое обеспечение. С тех пор не воспринимаю утверждения о ничтожной роли союзников во второй мировой войне. До сих пор помню окончание книги, связанное с началом операции Оверлорд: «И я, капитан английской армии Джон Долглейш, стоял на берегу дуврского утеса и слезы текли из моих глаз». Потряс Конан Дойл своими рассказами о Шерлок Холмсе. Умение Шерлок Холмса находить преступника по косвенным данным стало для меня образцом логического мышления. Впоследствии они подтолкнули меня заняться альтернативными оценками советской экономики. Здесь нужно было воображение и логика ничуть не меньше, чем у Шерлок Холмского. Мне было очень приятно в 1990-е годы прочитать статью замечательной новосибирской журналистки Нины Максимовой о себе под заголовком «Шерлок Холмс советской экономики». В постсоветской экономике искажения в статистике оказалось еще больше и это мое качество также пригодилось.
Интерес к советской и мировой истории побудил купить третий том истории дипломатии под редакцией В.П. Потемкина. В ней очень ярко с использованием мемуаров политиков и дипломатов описывались международные отношения в период между мировыми войнами. Этот том я возил с собой при всех перемещениях многие годы, и он до сих пор в моей библиотеке.
В разговорах соучеников политика занимала ничтожное место. Однако, уже в 8 классе мой товарищ опасливо показал мне отрывок из одного из томов собрания сочинений Сталина, в котором цитировался отрывок из письма Ленина съезду, где давалась негативная оценка личных качеств Сталина. Так что при желании этот факт можно было обнаружить задолго до секретного доклада Хрущева XX съезду КПСС.
Однажды в букинистическом магазине мне удалось приобрести толстый стенографический отчет о процессе «право-троцкистского блока» в марте 1938 года Я читал его с величайшим интересом. В нем приводились тексты допросов всех участников процесса и обвинительные выступления прокурора Вышинского (он же вел и допрос). Мне показалось странным охотная готовность подсудимых каяться в своих преступлениях при отсутствии каких-либо доказательств их осуществления, что порождало сомнение в их наличии.
Наиболее памятным общественным событием начала 1950-х годов оказалось дело врачей. Уже дело Сланского в Чехословакии, отчеты о котором тоже печатались, говорило о надвигающейся на евреев СССР грозе. В нем очень сильно звучала тема сионизма и большинство подсудимых были евреями. Мне это резануло, но в полной мере, конечно, это понял отец — ведь он был сионистом (я об этом узнал только после завершения дела врачей). Тем не менее, на всех ошеломляющее впечатление произвело сообщение ТАСС от 13 января 1953 года о аресте врачей по обвинению в убийстве советских государственных и военных деятелей, организованном по указанию еврейской сионистской организации Джойнт и английской и американской разведок. Я сразу понял зловещие последствия этого дела. Ни на минуты не поверил в правдивость этого сообщения: процесс Бухарина показал мне, как советские власти умеют стряпать такие дела. Но у отца и матери это должно было вызвать гораздо больший ужас. Они ведь хорошо знали о сионистском прошлом отца. Представляю, что они пережили в это время и сколько седин у них добавилось.
Вслед за сообщением ТАСС потоком пошли статьи, обличающие сионистов во всевозможных преступлениях. Атмосфера все накалялась. Где-то в середине февраля появился настойчивый слух о том, что готовится выселение евреев из Латвии в Сибирь, ссылались на знакомых высокопоставленных железнодорожников, которые якобы знали о подготовке вагонов для выселения. Мы знали о технологии такого выселения по выселению латышей в 1949 году и знали, как мало времени дается для выселения. Поэтому все необходимые для поездки вещи и продукты заранее упаковали. Ложились спать с ощущением, что это может быть последняя ночь на свободе. Вопиющая несправедливость происходящего буквально перевернула меня и изменило отношение к советской власти. Поразительным явлением в этот период была демонстрация в одном из лучших кинотеатров Риги французского кинофильма «Дело Дрэйфуса», в котором разоблачался другой антисемитских процесс конца XIX века во Франции. Нужна была большая смелость чтобы показать этот фильм именно в это время.
Шли сообщения о увольнении евреев из лечебных заведений и государственного аппарата. Я с тревогой ждал, как эти события скажутся в школе. К моей радости, ничего не произошло. И учителя, и преподаватели вели себя так, как будто ничего не случилось. Только родители моего лучшего друга Матафонова с недоумением и подозрительностью спрашивали меня, как это могло произойти. Не жаловалась на какие-то проявления антисемитизма в пединституте и моя сестра. Не помню точно, что происходило на работе у отца и матери.
Отголоском антисемитской компании был арест в 1952 году двоюродного брата отца. Он к этому времени уже не возглавлял главк, был директором обувной фабрики. Его арестовали по хозяйственной статье. Любого директора в то время могли привлечь к ответственности по этой статье. Отец ездил в Москву на свидание с ним, помог деньгами. Почти разу после смерти Сталина его освободили и вернули на прежнюю должность. Неожиданно 4 марта появилось сообщение о болезни Сталина. Из него стало ясно, что все очень серьезно. Все окружающие стали очень озабоченными. Утром 6 марта в первом утреннем выпуске новостей Левитан сообщил о смерти Сталина. Отец сказал, что это может быть плохо для евреев. И это несмотря на свои антисоветские взгляды. Затрудняюсь сказать, какова была моя реакция. Слишком много прошло времени. Но и у учеников, и у учителей чувствовалась скорбь. Запомнился день похорон и траурный митинг в школе. Пару недель после смерти Сталина мы жили с запакованными вещами в ожидании высылки. Но ничего не происходило, и мы стали успокаиваться, распаковывать вещи. и, наконец, 4 апреля появилось сообщение ТАСС, реабилитирующее врачей и упоминающее о «незаконных методах следствия по отношению к ним». Это было впервые в советской истории. Надо ли говорить, какое у нас было ликование. Очень быстро наладились отношения с родителями Митрофанова, которые с трудом скрывали неловкость. Действительно ли готовилась высылка евреев в Сибирь мне о сих пор не ясно: свидетельства историков и современников противоречивы. Наиболее авторитетный по этому вопросу Г. Костырченко это отрицает, ссылаясь на отсутствие документов, но они могли быть уничтожены.
Почти одновременно было объявлено о уступках СССР и Китая в отношении обмена военнопленными, что открыло дорогу к миру в Корее. Не требовалось большого ума, чтобы связать эти положительные изменения со смертью Сталина, который предстал в неблагоприятном свете. Быстро последовала положительная реакция Запада. Вспоминаю, как в теплый майский день я стоял в очень длинной очереди за маслом и читал огромную на целую полосу речь Эйзенхауэра. В ней он приветствовал первые шаги советского руководства к разрядке и предлагал дальнейшие шаги в ряде областей. Эта речь была опубликована несмотря на ряд резких высказываниях о внутренней и внешней политике СССР. Это само по себе было новым и необычным. Так началась оттепель (термин появился в вышедшей вскоре книге Эренбурга, который я прочитал в журнале «Знамя» в 1954 году).
В июне произошли серьезные изменения в латвийской политической жизни. Была подвергнута (как позже выяснилось по инициативе Берия) резкой критике недооценка национальных кадров и национальных традиций, что с ликованием встретило латышское население и настороженно русское. Одновременно в некоторых восточноевропейских странах были провозглашены социально — экономические реформы с допущением частного предпринимательства в торговлю и ремесла, большей ориентацией на выпуск предметов потребления. Это привлекло мое внимание к экономике социализма и необходимости реформ в ней. Тяжелое впечатление произвела расправа с движением немецких рабочих в Восточной Германии в июне 1953 года. Советский социализм в восточноевропейских странах встречал гораздо большее сопротивление чем в СССР в аналогичных условиях. Это объяснялось не изжитыми пережитками капитализма, но и большими демократическими традициями и ущемленной национальной гордостью. О неизбежности этого сопротивления предупреждал, как я узнал позднее в самом конце войны Джордж Кеннан. Эти демократические веяния из Восточной Европы влияли и на настроения советских людей: чем мы хуже?
Сталинизм уходил медленно и порождал новые сомнения в достоинствах социализма. В то же время были нормализованы отношения с Израилем (дипломатические отношения с ней были порваны в феврале) и Югославией, что было еще одним свидетельством корректировки прежней позиции.
В мае — июне в Правде появилась серия статей о вреде догматизма и начетничества. Это мне понравилось. Под влиянием этих статей я на уроке истории отказался наизусть цитировать какое-то высказывание Сталина, изложив ее основной смысл. Учительница в наказание поставила мне тройку. Я ей сказал, что считаю это несправедливым. Больше у нас столкновений не было, но прежняя теплота отношения ко мне исчезла. Цитат наизусть она больше не требовала. Это было мое первое «диссидентское» выступление. После этого их было множество в советский период.
Как гром среди ясного неба грянул арест. Берия Ссылка на его шпионаж в пользу Англии даже мне показался смешным. Не добавил ясности и прошедший в конце год над ним и его окружением закрытый. В августе появился доклад Маленкова на сессии Верховного Совета с впечатляющей программой повышения уровня жизни населения. Вскоре очереди за маслом пошли на убыль. Этот доклад опять привлек мое внимание к экономике.
Общий баланс послесталинских изменений был положительным. Дышать стало легче, особенно родителям. Тогда впервые я узнал о сионистском прошлом отца.
В этот период у нас уже появился и телефон и радиоприемник, что свидетельствовало о росте благополучия Отец частенько слушал иностранные радиостанции Их несмотря на их глушения в Латвии их частенько можно было услышать. Однажды он включил радио «Свобода». Там передавали отрывки из книги Александра Орлова «Тайны сталинских преступлений. На этот раз был подробный рассказ о якобы организованном Сталиным убийстве Кирова. Он произвел на меня огромное впечатление.
Я продолжал расширять круг своих интеллектуальных интересов Художественные и исторические книги становились все более сложными. Тогда впервые прочитал две книги Ильфа и Петрова о похождениях Остапа Бендера и их содержание, и манера письма мне очень понравились, и они стали на многие годы моими любимыми книгами. Многие фрагменты книги я мог цитировать наизусть. Они серьезно корректировали мое положительное отношение к нэпу.
Среди особо любимых исторических книг назову такие: «Петр Первый» Алексея Толстого, «Цусима» Новикова — Прибоя, «Пятьдесят лет в строю» Алексей Игнатьева. Они намного более полно и разностороннее изображали дореволюционную историю России, чем в школьных и даже вузовских учебниках. У Алексея Игнатьева с симпатией изображались многие стороны жизни русского офицерства, жизнь ряда западных стран. Запомнилось восхищение скандинавскими странами, Англией периода первой мировой войны. Огромное впечатление содержанием и формой произвели книги академика Тарле «Наполеон, Талейран», двухтомник «Крымская война». Вместе с историческими художественными историческими книгами они показали мне огромную роль выдающихся исторических личностей в истории. Читал «Вопросы Ленинизма» Сталина. И они произвели сильное впечатление и содержанием, и ясным стилем изложения.
Все больше обращал внимание на экономическую тематику. Помню большую статью академика Варги в Правде с анализом хода экономического кризиса в США. В ней приводилось много новых для меня категорий и цифр. Все чаще обращал внимание на экономические статьи о советской экономике и экономике социалистических стран. Намного расширили мой интерес к экономике публиковавшиеся начиная с августа 1953 года выступления руководителей КПСС и советского правительства по экономическим вопросам. Все началось с выступления Маленкова на сессии Верховного Совета СССР с обоснованием нового экономического курса на более быстрое развитие потребительского сектора экономики. Затем с огромным докладом на пленумом ЦК КПСС выступил избранный тогда первым секретарем ЦК Хрущев. Я полностью его прочитал. В нем было много экономических категорий и цифр. Впервые критиковалась статистика за огромные искажение объема производства зерна. Затем на совещании торговых работников тоже с огромным докладом выступил Микоян. В докладе много говорилось о недостатках в производстве предметов потребления и розничной торговле, недостаточном внимании к качеству потребительских товаров и обслуживании населения в розничной торговле и общественном питании, других сферах бытовых услуг. Шла речь и о привлечении оборонной промышленности к выпуску потребительских товаров. Это действительно произошло в последующие годы. Много в докладе было статистических данных. Мне было интересно читать эти материалы.
Однажды в книжном магазине я увидел объемистую книгу уже известного мне академика Варги «Основные вопросы экономики и политики империализма». Книги тогда стоили дешево, и я ее купил. Она оказалась исключительно содержательной, и я из нее узнал много нового о экономике и политике капитализма периода после второй мировой войны. Если ее внимательно читать, можно было в ней обнаружить и положительные факты о экономике капитализма. Она еще больше подогрела мой интерес к экономике. Она до сих пор находится в моей библиотеке, и я ее время от времени перечитываю.
Появились новые периодические издания. Заметно отличались от советских и содержанием, и стилем издания Всемирного Совета Мира. В них нередко содержалась критика отдельных сторон советской внешней и внутренней политики.
Очень яркое впечатление произвел кинофильм Карнавальная ночь с блистательной Гурченко в главной роли. Он был очень веселым и добрым. Игра актеров и содержание были отмечены раскованностью и критикой ряда сторон советской действительности. Вслед за этим фильмом появились и другие комедии, и серьезные добрые и качественные отечественные и иностранные фильмы.
В журнале Новый мир появилась яркая статья Померанцева об искренности в литературе той же направленности. Все это показывало, что оттепель продолжается. Имя Сталина почти исчезло из прессы и кинофильмов.
Подробно читал материалы конференции Министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции о судьбе Германии в январе 1954 года. Было заметно, как СССР отвергал предложения о проведении общегерманских выборов и объединении Германии. Было понятно, что он был уверен в неблагоприятном для себя их исходе. Весной обострилось обстановка во Вьетнаме Французские войска были окружены под Дьен Бен Фу и временами казалось, что США активно вмешаются. В конце концов французы капитулировали и вскоре в Женеве начались переговоры о мире во Вьетнаме с участием великих государств. Впервые «Правда» и другие центральные газеты довольно подробно освещали эти переговоры, виды Женевы. Еще более подробно о них писал журнал Новое время, который раньше не читал. Он был предназначен для иностранных читателей и поэтому по стилю и манере заметно отличался от советской прессы. Впоследствии в период перестройки я довольно активно публиковался в этом журнале, преимущественно на экономические темы.
В 1954-1955 годы особенно привлекли внимание события в Израиле и Югославии. Отец, наконец-то, получил возможность заняться моим сионистским воспитанием. Уменьшился страх, и я повзрослел, созрел. Это ему доставляло радость. Он рассказывал историю Палестины и борьбу за создание Израиля. Он регулярно слушал Голос Израиля на русском языке, изредка я к нему присоединялся. Успехи Израиля (тогда еще довольно скромные) нас радовали. В советской печати БСЭ я «вылавливал» сведения о Израиле: его политической жизни, экономике, внешней политике и обороне.
Обличения Югославии и Тито до смерти Сталина у меня с самого начала вызывали недоверие. Я не мог представить переход от героя войны к американскому и тем более гестаповскому агенту. Тогда была очень популярна книга Ореста Мальцева Югославская трагедия. Многое в ней мне показалось не правдоподобным. Восстановление дипломатических отношений с Югославией и последующее прекращение нападок на нее меня радовало. Затем смутно стало упоминаться трудовое самоуправление и это создавало впечатление новой, более передовой модели социализма. Только значительно позже я понял проблемы и противоречия этой модели. Продолжение улучшения отношений с Югославией наступило в 1955 году с визитом Хрущева в Югославии и его извинением перед югославским народом за допущенную несправедливость, возложив вину за нее на Берия. Вслед за этим появились положительные статьи о состоянии югославской экономики и рабочем самоуправлении. Сквозь зубы писалось о роспуске большинства колхозов и совхозов. Более определенно об этом в 1953 году писал Варга.
Тем временем подходило время окончания школы. Очень торжественно происходили экзамены, особенно сочинение. Я сдал их успешно. О золотой и даже серебряной медали речи не могло быть: по предметам естественно-научного профиля у меня были четверки. Встал вопрос в какой институт поступать. Я бы предпочел исторический. Но уже понял, что правду о советской истории ни писать, ни говорить не смогу. Оставался экономический факультет. В Латвии уровень преподавания был низок. В Москве был высок протекционизм. Оставался Ленинград. Я сдал документы в Ленинградский Финансово-экономический институт.
Текст публикуется впервые.